Как заявил в 1882 году окружной депутат лифляндского дворянства граф Лео Кейзерлинг (1849–1895), если бы ландтаг набрался мужества и объявил о том, что крупные землевладения являются анахронизмом, то он стал бы «последним очагом чистого германского духа», и в таком случае все устремления должны были бы быть направлены на отладку конституции с тем, чтобы «немцы в крае сохранили свою силу».

Постепенно консерваторы все более начали обосновывать свою позицию национальными мотивами. Однако при всем их властолюбивом реализме они все же недооценивали динамику складывавшейся обстановки.

Либеральным критикам такое упорство представлялось губительным. Так, курляндский аристократ барон Эдмунд Фридрих Густав фон Гейкинг (1850–1915), который позже служил на дипломатическом поприще в германском министерстве иностранных дел (с 1896 года он являлся послом Германии в Пекине), написал в одной руководимой им тогда рижской газете, что в этом было повинно влияние Ширрена: «В течение десяти лет мы счастливо верили в имя величайшего историка и на все возражения неизменно отвечали положениями его „Лифляндского ответа“. Мы клялись на нем как на Библии. И так продолжалось до тех пор, пока мы основательно не застряли…»

В противоположность консерваторам либералы твердо верили, что революционный национализм, который расшатывал сословный порядок остзейских провинций, можно преодолеть путем своевременного проведения реформаторской политики. Однако разве это тоже не являлось иллюзией? Неужели можно было на самом деле верить в возможность преодоления имевшихся противоречий путем совместной работы на основе сословного представительства? Ведь главной чертой этих противоречий являлось то, что надвигавшаяся демократия предполагала любое решение совсем на другой основе, допуская в лучшем случае временный компромисс и неизбежно служа предварительным этапом в осуществлении далекоидущих требований.

Было очевидно, что одними лишь средствами провинциальной политики проблему не разрешить. И те, кто не желал верить в то, что обособленной прибалтийской политике пришел конец, все же вынуждены были следовать проводимой политике реформ. В непоколебимом идеализме либералов при всей временной обусловленности их политической программы просматривалось живое стремление учесть социальную сторону проблемы, понимание того, что симбиоз разных слоев населения без социального выравнивания в течение длительного времени невозможен. Однако консервативные практики часто оказывались лучшими земледельцами, хорошо знавшими крестьянские потребности и объективно оценивавшие социальные проблемы в повседневной жизни.

Вместе с тем вся эта борьба была пронизана весьма болезненными противоречиями. Причем подлинным памятником развернувшейся тогда полемики по важнейшим жизнен ным вопросам края являются ненапечатанные протоколы заседаний Законодательного собрания, которые в Лифляндии велись в стенографическом режиме с 1870 года и были наиболее полными, отражая необычайно высокий уровень политических взглядов. При этом в кризисные времена в прениях высказывались такие суждения, которые выходили далеко за рамки сословно-провинциальной точки зрения. Причем, несмотря на острые противоречия сторон на заседаниях дворянских ландтагов, где царили тесные и в определенной степени семейные отношения, лозунговые выражения не применялись. Вся национальная и социальная проблематика постоянно обсуждалась в виде переговоров, и, пожалуй, не было ни одной сессии, где бы не раздавались политически зрелые рассуждения, в которых чувствовалось понимание общего политического положения.

По желанию правительства начиная с 1881 года прибалтийские дворяне начали обсуждать возможность приведения провинциальных конституций в соответствие с русской земской реформой. После двух созванных в 1883–1884 годах дворянами конференций между лифляндским, курляндским и эзельским дворянством было достигнуто единство и выработан проект устройства окружных органов управления и церковных приходов. Однако эстляндское дворянство, которое в работе второй конференции участия не приняло, идею по созданию окружных органов из представителей всех сословий отклонило.

В результате представленный без Эстляндии в 1886 году прибалтийский проект правительство не утвердило. При этом истинной причиной такого решения послужило то обстоятельство, что предлагаемая реформа не отвечала главной цели русской политики – ликвидации в остзейских провинциях преобладающего немецкого влияния. Поэтому нет ничего удивительного в том, что все предложения по автономной реформе органов юстиции, которые подавались начиная с 1866 года, в расчет не принимались, хотя запланированная русифицированная реорганизация все еще откладывалась.

Пока вопрос по принятию провинциальных конституций постепенно заходил в тупик, русское правительство преобразовало уставы городов в духе имперского законодательства. При этом многократно озвученные пожелания по автономной их реформе в расчет приняты не были. Таким образом, 26 марта 1877 года русское положение об органах управления городов от 1870 года[270] оказалось перенесенным и на остзейские провинции. В результате на место советов и гильдий пришло ограниченное только в вопросах управления бюргерство, которое на основе закона о трехклассном избирательном праве избрало городские собрания депутатов, положив тем самым конец основанному на местных обычаях своеобразию остзейских провинций. Одновременно при уплате особого налога право голоса получили и «литераты», к которым в Риге, например, причисляли всех, кто учился в университете или приравнивавшихся к нему высших учебных заведениях.

Когда зимой 1877/78 года на основе новых муниципальных статутов состоялись первые выборы, то в целом неподготовленные к этому группы населения в своих национальных объединениях впервые оказались противопоставленными друг другу. В Митаве, несмотря на наличие особой латышской избирательной комиссии, развернулась борьба за отстаивание сословных традиций, а в Ревале немцы раскололись, в результате чего консервативные сторонники советов в третьей, самой многочисленной группе избирателей были побеждены либеральной оппозицией, представленной эстами, русскими и немцами. В Риге же между тремя избирательными комиссиями немцев, латышей и русских прошли переговоры, которые ни к чему не привели, после чего немцы во всех группах избирателей, в том числе и в третьей, единственной, где реально разгорелась серьезная борьба, одержали чистую победу. При этом латышско-русская и соответственно эстонско-русская оппозиция боролась под флагом либерализма, одновременно сотрясаясь от сильных национальных импульсов.

В результате, как отметил 25 марта 1878 года на заключительном заседании рижской немецкой избирательной комиссии ее председатель и будущий муниципальный советник Альфред Хилльнер (1839–1917), «победила идея, определявшая всю нашу работу и обозначавшая цель, идея, которая даже при новой конституции сохранила германский характер нашего города. При переходе от старой конституционной формы к новой эта идея должна по возможности сохранить органическую взаимосвязь между прошлым и обновленным настоящим». Не случайно под ее знаком ведущие германские круги в прибалтийских городах вели борьбу во время избирательных кампаний вплоть до начала мировой войны.