Власти разрешили только одну школу с преподаванием на немецком языке, в которой учились дети, чьи родители, будучи членами сильной колонии имперских немцев в Риге, являлись подданными Германской империи. Это являлось видимым признаком того, что с точки зрения русского правительства общинный язык общения должен был определяться государственной принадлежностью того или иного человека.

Радикальные преобразования претерпел и Дорпатский университет, который 20 ноября 1889 года утратил свою автономию. В ходе проводимых преобразований на всех факультетах, за исключением богословского, шаг за шагом в качестве языка преподавания был введен русский язык. При этом первоначально отмечалась попытка ускорить этот процесс, когда профессорам в случае их согласия с таким подходом пообещали выплачивать особое вознаграждение.

Предводителем большинства профессоров, не одобрявших введение русского языка в качестве языка преподавания и готовых к сопротивлению, был урожденный в Митаве профессор русского права Иоганн Энгельман. Однако нашлись и такие, особенно из числа пропитанных идеей национального государства коллег из Германии, которые такой подход к делу не разделяли.

В 1893 году Дорпат был переименован в Юрьев, а университет соответственно – в Юрьевский университет, и всего за десять лет – с 1890 по 1900 год – количество русских студентов возросло в нем приблизительно со 100 до 1000. Причем это происходило в основном за счет допущения к поступлению в университет выпускников православных духовных семинарий, которые вследствие их неудовлетворительной подготовки не могли быть зачислены в другие русские университеты, за исключением Томского. В частности, в октябре 1901 года в Дорпатском университете из общего числа 1731 студента таких насчитывалось 900, тогда как на уроженцев остзейских провинций приходилось всего 395.

А вот основанный представителями прибалтийских сословий и поддерживаемый ими рижский Политехникум свою автономию сохранил. Однако в 1892 году он тоже был вынужден перейти на русский язык в качестве языка преподавания.

На одной аудиенции в мае 1889 года, которую император дал князю Шаховскому, Александр III заявил о своей надежде, что в течение ближайших трех лет между прибалтийскими и остальными русскими губерниями никаких различий больше не останется. Однако это ожидание ни в коей мере не осуществилось, в чем огромную роль сыграло то обстоятельство, что провозглашенная царем во время этой аудиенции на следующий год земская реформа по не выясненным до конца причинам не состоялась. Похоже, что такое произошло по соображениям государственной безопасности, поскольку военное министерство поставило под сомнение целесообразность полного изменения существовавшего тогда положения дел.

В результате вместе с сохранением органов дворянского самоуправления остались и важнейшие зародышевые клетки для развития всегда лояльного и по большей части осторожного сопротивления, которое оказывали не только отдельные частные лица. Немецкие сословия упорно продолжали внедрять в сознание людей чувство ответственности за защиту всего края и необходимости сохранения родного языка прибалтийских народностей. Подобные мысли хорошо просматриваются в основных положениях доклада лифляндского председателя Законодательного собрания, сделанного им в 1887 году. «Во всех конфликтных случаях, когда речь идет о выборе между имперским языком и языком латышского и эстонского народов, следует отдавать предпочтение обоим негерманским национальным языкам», – подчеркнул он.

Выразителем подобного подхода долгое время оставался предводитель лифляндского дворянства барон Фридрих Мейендорф (1839–1911), занимавший этот пост в 1884-1908 годах и чей отец являлся родственником известного дипломата Петера фон Мейендорфа. Влияние этого человека с необычайно благородной внешностью основывалось не столько на его авторитете талантливого государственного деятеля, сколько на непогрешимости уважаемого даже противниками образа мыслей. «Благодаря честности и силе характера он добился на этом поприще гораздо больше успехов, чем некоторые духовно одаренные деятели, поскольку в столичных кругах, в том числе и у недругов, ему удалось посеять мысль о том, что будет хорошим и правильным делом, если их интересы станет представлять предводитель дворянства Мейендорф», – написал после кончины Мейендорфа его ближайший единомышленник барон Ганс Розен.

Мейендорфу, за его борьбу за сохранение преподавания в сельских школах на родных языках, были благодарны также летты и эсты, в том числе и их национальные вожди. В частности, у него побывал уполномоченный Латышского общества[274], который от имени всего латышского народа высказал ему слова огромной благодарности.

Конечно, Мейендорф был весьма ограничен в средствах борьбы. Когда в 1908 году он уходил со своего поста, то во время прощальной речи на заседании ландтага, отдавая жезл председателя Законодательного собрания, заявил: «Этот символ во время моего ведения дел, по моему мнению, во многих случаях лучше бы превращался в меч, чтобы дать воздуху сжатому сердцу. Но это находилось за пределами моих возможностей. Поэтому мне приходилось действовать со стойким упорством и пребывать в неутомимых трудах».

Большую силу в борьбе с русификацией представлял собой очень умный, умевший быть тонким дипломатом и никогда не терявший бдительности предводитель обособленного дворянства острова Эйзель Оскар фон Экеспарре, добившийся в Петербурге необычайного авторитета. «Вы были и остаетесь нашим дуайеном[275]», – написал ему Мейендорф в 1885 году.

Когда в 1889 году вся прибалтийская система управления и дворянское корпоративное право грозили рухнуть, именно Экеспарре успешно отстаивал интересы остзейских провинций на решающих заседаниях Министерства внутренних дел, производя на присутствовавших огромное впечатление своими речами. Во многих случаях, которые не поддаются исчислению, другие дворянские предводители следовали его советам. В 1906 же году по предложению прибалтийских представителей Экеспарре был избран дворянами России в члены Государственного совета Российской империи, а в 1912 году император назначил его членом этого совета на пожизненный срок.

К страстным, если не самым успешным, борцам за прибалтийские права во времена русификации относился и предводитель эстляндского дворянства в 1884–1887 годах граф Вольдемар фон Тизенгаузен (1843–1914), который, следуя своему девизу «Сломишь, но не согнешь», не уклонялся ни от одного вызова. Однако, когда он завернул назад составленное в нарушение положений провинциального закона обращение губернатора Шаховского на русском языке, мотивируя это тем, что документ «написан на не соответствующем закону языке», то дал тем самым Шаховскому повод для скорейшего введения указа о языке. В то же время не подлежит никакому сомнению, что такое его поведение, восхищавшее молодежь, заметно способствовало усилению сопротивления.