самолетов. Алексеев, Козлов, Черевичный и другие полярные пилоты патрулировали южную границу тяжелых льдов, искали проходы для судов, извещали о каждом изменении обстановки. Воздушная разведка раздвинула обозримый горизонт. Г лазами полярных летчиков водители ледоколов и транспортов видели море на сотни миль вокруг.　

— С нынешнего года мы поведем воздушную разведку в течение круглого года, — говорил Еремеев. — Служба ледовых прогнозов задолго до навигации будет предсказывать морякам обстановку на трассе.　

От Югорского Шара до траверза острова Диксон «Иосиф Сталин» почти не встречал препятствий; небольшие перемычки, изредка попадавшиеся на пути, ледокол взламывал с хода. Белоусов знал, что в сорока милях встретится большая полынья, окруженная разреженными льдами, а дальше — открытая вода.　

Прогноз оправдывался с абсолютной точностью. Еще позавчера в этой части Карского моря простирались льды. На вечернем совещании синоптик Дрогайцев сказал: «Надо ожидать, что ветер в течение суток переменится и отнесет льды на север». На другой день подули ветры с юго-востока, расчищая путь флагманскому кораблю.　

Первые ледовые испытания ожидали нас в проливе Вилькицкого.　

Ледокол пересекал полосы тумана, сгустившегося в районе архипелага Норденшельда. Изредка завеса приподнималась, открывая безжизненные заснеженные острова. На расстоянии двух корпусов от нас шел пароход «Сакко», пристроившийся к ледоколу за островом Диксон. «Сакко» предстоял далекий путь: его трюмы были полны грузами для строительства на Колыме. Корабли вступили в зону разреженных льдов. Мимо проносились обломки самых причудливых форм и очертаний, крупные поля, размером в футбольную площадку, словно посыпанные ослепительно-белым искрящимся порошком. Льдины ударялись в массивную обшивку корабля и с гулом отскакивали. Для «Сакко» такие удары были небезопасны; пароход часто останавливался и подавал призывные гудки, будто тяжело вздыхая. Мы возвращались к нему, снова раздвигали льды, покрывавшие девять десятых поверхности моря, и «Сакко» продолжал путь в расчищенном канале.　

Жизнь на ледоколе текла размеренно. Москвичи освоились с полярным солнцем, светившим все двадцать четыре часа в сутки, и в полночь, опустив занавески над иллюминаторами, отправлялись спать. Украинец Макаренко, пятнадцать лет проплававший в южных морях, простодушно восхищался. Закончив ночную вахту в кочегарке, он по дороге в душ останавливался на палубе и, прищурясь на оранжевый шар, качал головой: «О це работает знатно! День и ночь, день и ночь… Уди-ви-тель-но!»　

Три-четыре раза в день все сходились за трапезой в кают- компании; обсуждали новости, которые приносило московское радио, вспоминали экспедиции «Сибирякова» и «Челюскина» — пионеров плавания по морской магистрали Севера.　

— Михаил Прокофьевич, куда пойдет «Сталин»? — спросил я Белоусова. — Прошла неделя, как мы оставили Мурманск, а еще так мало видели… Придется нам побывать в арктических портах?　

— И почему нет белых медведей? — в тоне шутливой претензии спросил кто-то.　

— Погодите, все будет: и порты, и интересные встречи, и медведи! — пообещал капитан.

Провожая меня в Арктику, журналист Миша Розенфельд участник многих северных походов, предостерегал:　

— Тебе еще не приходилось встречаться с белыми медведями? Смотри же, не увлекайся! Соблазн будет, конечно, велик. Я уверен, что скоро прочту или услышу по радио восторженную корреспонденцию о первой встрече с медведем. Это — участь всех корреспондентов в Арктике, и тебе ее не избежать….　

«Сталин» и «Сакко» подходили к проливу Вилькицкого. В кают-компании собирались обедать. В углу четверо путешественников гремели костяшками домино.　

— Медведь! — раздался крик с палубы.　

Все бросились к иллюминаторам. На краю большой льдины в двадцати-тридцати метрах от ледокола стоял матерой медведь с желтоватой шерстью. Хозяин полярных льдов задрал длинную морду и удивленно глядел на черное дымящееся чудовище.　

Мазурук с винчестером выскочил на палубу. Бах-бах!.. Бах- бах-бах!.. Поздно! Медведь, почуяв опасность, в мгновение ока скользнул в воду.　

Я ушел к себе писать очередную корреспонденцию для «Последних известий». Вечером мы оказались у мыса Челюскин и в суете прозевали московскую передачу. Но на другой день мне принесли радиограмму из Москвы; мой друг Миша торжествовал: «Тронут встречей с медведем, передай ему привет. Мое предсказание оправдалось…»　

Флагманский ледокол остановился в проливе Бориса Вилькицкого у выхода в море Лаптевых. Оно было свободно от льдов, и «Сакко» мог самостоятельно продолжать плавание.　

«Иосиф Сталин» стоял у мыса Челюскин на семьдесят восьмой параллели. Подштурман Семен Челюскин, участник Великой Северной экспедиции, был первым человеком, достигшим этой северной оконечности европейско-азиатского материка. Двадцатого мая 1742 года, совершая съемку побережья Таймырского полуострова, русский мореплаватель оказался в крайней северной точке Азии; дальше лежало море, а за ним — неизвестная Челюскину Северная Земля, открытая экспедицией Бориса Вилькицкого на «Таймыре» и «Вайгаче» лишь через сто семьдесят лет. На каменном мысе Семен Челюскин поставил знак — деревянное бревно, которое вез с собой.　

Туман приподнялся, и мы увидели мыс Челюскин. На невысоком каменистом берегу выстроились домики полярной станции. Как страж, поднимался сорокапятиметровый маяк. Полоса льда тянулась вдоль побережья.　

Над мысом взвилось белое облачко, грянул пушечный выстрел: полярная станция салютовала флагманскому кораблю. Откуда на Челюскине артиллерия?　

— У них есть старая трехдюймовка, — объяснил Минеев. — В туманную погоду она подает сигналы судам: — «берег близко».

На станции работали тридцать полярников. Только трое собирались вернуться на Большую Землю, остальные оставались еще на год.　

«Иосиф Сталин» подошел к кромке льда. Загрохотали палубные механизмы. Металлические лапы крана перенесли на пришвартовавшуюся баржу деревянный ящик, заключавший в себе части самолета. С берега привезли подарок: пару белых медвежат. Их поместили на палубе; одного посадили на цепь, другого привязали канатом. Ночью, незаметно для вахтенных, хитрый зверь перегрыз веревку и перебросился за борт — в родную стихию. Второго медвежонка сняли с цепи и перевели в клетку, где он метался и злобно рычал, мешая спать. Неугомонного зверя решено было с первым попутным судном отправить в дар московскому зоопарку.　

На стыке морей Карского и Лаптевых наш ледокол находился две недели, проводя транспорты с запада через льды пролива Вилькицкого. Шесть раз мы прошли мимо мыса Челюскин. Над проливом патрулировали самолеты воздушной разведки, и штурманы передавали вести о положении льдов. Обстановка то и дело менялась. Там, где недавно море было свободно, теперь сплотились тяжелые льды. Преодолеть их было не по силам самому мощному ледоколу. «Иосиф Сталин» и «Ермак» лежали в дрейфе, выжидая перемены ветра, обещанной синоптиками. Неразлучные Сомов и Дрогайцев ходили по палубе, озабоченно поглядывая на пасмурное небо. Ветер с материка усилился, льды в проливе тревожно задвигались. Молодые ученые повеселели: теперь дело пойдет на лад!　

Не теряя времени, «Иосиф Сталин» и «Ермак» повели в море Лаптевых одиннадцать судов. Это был последний караван с запада. В Карском море кораблей больше не оставалось. Капитаны ледоколов отлично использовали день, дарованный северной природой. Один только день! Авиационная