Он в то время вздыхал по пятой дочке генерала, и ему,кажется, отвечали взаимностью. Но Амалию все-таки выдали, когда пришло время,за одного старого заводчика-немца, старого товарища старому генералу. АндрейАнтонович не очень плакал, а склеил из бумаги театр. Поднимался занавес, выходилиактеры, делали жесты руками; в ложах сидела публика, оркестр по машинке водилсмычками по скрипкам, капельмейстер махал палочкой, а в партере кавалеры иофицеры хлопали в ладоши. Всё было сделано из бумаги, всё выдумано и сработаносамим фон Лембке; он просидел над театром полгода. Генерал устроил нарочноинтимный вечерок, театр вынесли напоказ, все пять генеральских дочек сновобрачною Амалией, ее заводчик и многие барышни и барыни со своими немцамивнимательно рассматривали и хвалили театр; затем танцевали. Лембке был оченьдоволен и скоро утешился.

Прошли годы, и карьера его устроилась. Он всё служил повидным местам, и всё под начальством единоплеменников, и дослужился наконец довесьма значительного, сравнительно с его летами, чина. Давно уже он желалжениться и давно уже осторожно высматривал. Втихомолку от начальства послалбыло повесть в редакцию одного журнала, но ее не напечатали. Зато склеил целыйпоезд железной дороги, и опять вышла преудачная вещица: публика выходила извокзала, с чемоданами и саками, с детьми и собачками, и входила в вагоны.Кондукторы и служителя расхаживали, звенел колокольчик, давался сигнал, и поездтрогался в путь. Над этою хитрою штукой он просидел целый год. Но все-таки надобыло жениться. Круг знакомств его был довольно обширен, всё больше в немецкоммире; но он вращался и в русских сферах, разумеется по начальству. Наконец,когда уже стукнуло ему тридцать восемь лет, он получил и наследство. Умер егодядя, булочник, и оставил ему тринадцать тысяч по завещанию. Дело стало заместом. Господин фон Лембке, несмотря на довольно высокий пошиб своей служебнойсферы, был человек очень скромный. Он очень бы удовольствовался каким-нибудьсамостоятельным казенным местечком, с зависящим от его распоряжений приемомказенных дров, или чем-нибудь сладеньким в этом роде, и так бы на всю жизнь. Нотут, вместо какой-нибудь ожидаемой Минны или Эрнестины, подвернулась вдруг ЮлияМихайловна. Карьера его разом поднялась степенью виднее. Скромный и аккуратныйфон Лембке почувствовал, что и он может быть самолюбивым.

У Юлии Михайловны, по старому счету, было двести душ, и,кроме того, с ней являлась большая протекция. С другой стороны, фон Лембке былкрасив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и всамом деле, по мере того как всё более и более ощущал себя женихом. В деньсвадьбы утром послал ей стихи. Ей всё это очень нравилось, даже стихи: сороклет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затемназначен был в нашу губернию.

Собираясь к нам, Юлия Михайловна старательно поработала надсупругом. По ее мнению, он был не без способностей, умел войти и показаться,умел глубокомысленно выслушать и промолчать, схватил несколько весьма приличныхосанок, даже мог сказать речь, даже имел некоторые обрывки и кончики мыслей,схватил лоск новейшего необходимого либерализма. Но все-таки ее беспокоило, чтоон как-то уж очень мало восприимчив и, после долгого, вечного искания карьеры,решительно начинал ощущать потребность покоя. Ей хотелось перелить в него своечестолюбие, а он вдруг начал клеить кирку: пастор выходил говорить проповедь,молящиеся слушали, набожно сложив пред собою руки, одна дама утирала платочкомслезы, один старичок сморкался; под конец звенел органчик, который нарочно былзаказан и уже выписан из Швейцарии, несмотря на издержки. Юлия Михайловна дажес каким-то испугом отобрала всю работу, только лишь узнала о ней, и заперла ксебе в ящик; взамен того позволила ему писать роман, но потихоньку. С тех порпрямо стала рассчитывать только на одну себя. Беда в том, что тут былопорядочное легкомыслие и мало мерки. Судьба слишком уже долго продержала ее встарых девах. Идея за идеей замелькали теперь в ее честолюбивом и несколькораздраженном уме. Она питала замыслы, она решительно хотела управлятьгубернией, мечтала быть сейчас же окруженною, выбрала направление. Фон Лембкедаже несколько испугался, хотя скоро догадался, с своим чиновничьим тактом, чтособственно губернаторства пугаться ему вовсе нечего. Первые два, три месяцапротекли даже весьма удовлетворительно. Но тут подвернулся Петр Степанович, истало происходить нечто странное.

Дело в том, что молодой Верховенский с первого шагуобнаружил решительную непочтительность к Андрею Антоновичу и взял над нимкакие-то странные права, а Юлия Михайловна, всегда столь ревнивая к значениюсвоего супруга, вовсе не хотела этого замечать; по крайней мере не придавалаважности. Молодой человек стал ее фаворитом, ел, пил и почти спал в доме. ФонЛембке стал защищаться, называл его при людях «молодым человеком»,покровительственно трепал по плечу, но этим ничего не внушил: Петр Степановичвсё как будто смеялся ему в глаза, даже разговаривая, по-видимому, серьезно, апри людях говорил ему самые неожиданные вещи. Однажды, возвратясь домой, оннашел молодого человека у себя в кабинете, спящим на диване без приглашения.Тот объяснил, что зашел, но, не застав дома, «кстати выспался». Фон Лембке былобижен и снова пожаловался супруге; осмеяв его раздражительность, та колкозаметила, что он сам, видно, не умеет стать на настоящую ногу; по крайней мерес ней «этот мальчик» никогда не позволяет себе фамильярностей, а впрочем, «оннаивен и свеж, хотя и вне рамок общества». Фон Лембке надулся. В тот раз она ихпомирила. Петр Степанович не то чтобы попросил извинения, а отделался какою-тогрубою шуткой, которую в другой раз можно было бы принять за новое оскорбление,но в настоящем случае приняли за раскаяние. Слабое место состояло в том, чтоАндрей Антонович дал маху с самого начала, а именно сообщил ему свой роман. Вообразивв нем пылкого молодого человека с поэзией и давно уже мечтая о слушателе, онеще в первые дни знакомства прочел ему однажды вечером две главы. Тот выслушал,не скрывая скуки, невежливо зевал, ни разу не похвалил, но, уходя, выпросилсебе рукопись, чтобы дома на досуге составить мнение, а Андрей Антонович отдал.С тех пор он рукописи не возвращал, хотя и забегал ежедневно, а на вопросотвечал только смехом; под конец объявил, что потерял ее тогда же на улице.Узнав о том, Юлия Михайловна рассердилась на своего супруга ужасно.

– Уж не сообщил ли ты ему и о кирке? – всполохнулась оначуть не в испуге.

Фон Лембке решительно начал задумываться, а задумываться емубыло вредно и запрещено докторами. Кроме того, что оказывалось много хлопот погубернии, о чем скажем ниже, – тут была особая материя, даже страдало сердце, ане то что одно начальническое самолюбие. Вступая в брак, Андрей Антонович ни зачто бы не предположил возможности семейных раздоров и столкновений в будущем.Так всю жизнь воображал он, мечтая о Минне и Эрнестине. Он почувствовал, что нев состоянии переносить семейных громов. Юлия Михайловна объяснилась с нимнаконец откровенно.

– Сердиться ты на это не можешь, – сказала она, – ужепотому, что ты втрое его рассудительнее и неизмеримо выше на общественнойлестнице. В этом мальчике еще много остатков прежних вольнодумных замашек, апо-моему, просто шалость; но вдруг нельзя, а надо постепенно. Надо дорожитьнашею молодежью; я действую лаской и удерживаю их на краю.