Она поглядела на него с болью и укором и повернулась кдверям.

– Слушайте! – вскричал он ей вслед, с злобною, искривленноюулыбкой. – Если… ну там, одним словом, если… понимаете, ну, если бы даже и влавочку, и потом я бы вас кликнул, – пришли бы вы после-то лавочки?

Она вышла не оборачиваясь и не отвечая, закрыв руками лицо.

– Придет и после лавочки! – прошептал он подумав, ибрезгливое презрение выразилось в лице его: – Сиделка! Гм!.. А впрочем, мне,может, того-то и надо.

I

Впечатление, произведенное во всем нашем обществе быстроогласившеюся историей поединка, было особенно замечательно тем единодушием, скоторым все поспешили заявить себя безусловно за Николая Всеволодовича. Многиеиз бывших врагов его решительно объявили себя его друзьями. Главною причинойтакого неожиданного переворота в общественном мнении было несколько слов,необыкновенно метко высказанных вслух одною особой, доселе не высказывавшеюся,и разом придавших событию значение, чрезвычайно заинтересовавшее наше крупноебольшинство. Случилось это так: как раз на другой же день после события усупруги предводителя дворянства нашей губернии, в тот день именинницы, собралсявесь город. Присутствовала или, вернее, первенствовала и Юлия Михайловна,прибывшая с Лизаветой Николаевной, сиявшею красотой и особенною веселостью, чтомногим из наших дам на этот раз тотчас же показалось особенно подозрительным.Кстати сказать: в помолвке ее с Маврикием Николаевичем не могло уже быть никакогосомнения. На шутливый вопрос одного отставного, но важного генерала, о которомречь ниже, Лизавета Николаевна сама прямо в тот вечер ответила, что онаневеста. И что же? Ни одна решительно из наших дам этой помолвке не хотелаверить. Все упорно продолжали предполагать какой-то роман, какую-то роковуюсемейную тайну, совершившуюся в Швейцарии, и почему-то с непременным участиемЮлии Михайловны. Трудно сказать, почему так упорно держались все эти слухи или,так сказать, даже мечты и почему именно так непременно приплетали тут ЮлиюМихайловну. Только что она вошла, все обратились к ней со странными взглядами,преисполненными ожиданий. Надо заметить, что по недавности события и понекоторым обстоятельствам, сопровождавшим его, на вечере о нем говорили еще с некотороюосторожностию, не вслух. К тому же ничего еще не знали о распоряжениях власти.Оба дуэлиста, сколько известно, обеспокоены не были. Все знали, например, чтоАртемий Павлович рано утром отправился к себе в Духово, без всякой помехи.Между тем все, разумеется, жаждали, чтобы кто-нибудь заговорил вслух первый итем отворил бы дверь общественному нетерпению. Именно надеялись навышеупомянутого генерала, и не ошиблись.

Этот генерал, один из самых осанистых членов нашего клуба,помещик не очень богатый, но с бесподобнейшим образом мыслей, старомодныйволокита за барышнями, чрезвычайно любил, между прочим, в больших собранияхзаговаривать вслух, с генеральскою вескостью, именно о том, о чем все ещеговорили осторожным шепотом. В этом состояла его как бы, так сказать,специальная роль в нашем обществе. При этом он особенно растягивал и сладковыговаривал слова, вероятно заимствовав эту привычку у путешествующих заграницей русских или у тех прежде богатых русских помещиков, которые наиболееразорились после крестьянской реформы. Степан Трофимович даже заметил однажды,что чем более помещик разорился, тем слаще он подсюсюкивает и растягиваетслова. Он и сам, впрочем, сладко растягивал и подсюсюкивал, но не замечал этогоза собой.

Генерал заговорил как человек компетентный. Кроме того, чтос Артемием Павловичем он состоял как-то в дальней родне, хотя в ссоре и даже втяжбе, он, сверх того, когда-то сам имел два поединка и даже за один из нихсослан был на Кавказ в рядовые. Кто-то упомянул о Варваре Петровне, начавшейуже второй день выезжать «после болезни», и не собственно о ней, а опревосходном подборе ее каретной серой четверни, собственного ставрогинскогозавода. Генерал вдруг заметил, что он встретил сегодня «молодого Ставрогина»верхом… Все тотчас смолкли. Генерал почмокал губами и вдруг провозгласил, вертямежду пальцами золотую, жалованную табатерку:

– Сожалею, что меня не было тут несколько лет назад… то естья был в Карлсбаде… Гм. Меня очень интересует этот молодой человек, о котором ятак много застал тогда всяких слухов. Гм. А что, правда, что он помешан? Тогдакто-то говорил. Вдруг слышу, что его оскорбляет здесь какой-то студент, вприсутствии кузин, и он полез от него под стол; а вчера слышу от СтепанаВысоцкого, что Ставрогин дрался с этим… Гагановым. И единственно с галантноюцелью подставить свой лоб человеку взбесившемуся; чтобы только от негоотвязаться. Гм. Это в нравах гвардии двадцатых годов. Бывает он здесь укого-нибудь?

Генерал замолчал, как бы ожидая ответа. Дверь общественномунетерпению была отперта.

– Чего же проще? – возвысила вдруг голос Юлия Михайловна,раздраженная тем, что все вдруг точно по команде обратили на нее свои взгляды.– Разве возможно удивление, что Ставрогин дрался с Гагановым и не отвечалстуденту? Не мог же он вызвать на поединок бывшего крепостного своего человека!

Слова знаменательные! Простая и ясная мысль, но никому,однако, не приходившая до сих пор в голову. Слова, имевшие необыкновенныепоследствия. Всё скандальное и сплетническое, всё мелкое и анекдотическое разомотодвинуто было на задний план; выдвигалось другое значение. Объявлялось лицоновое, в котором все ошиблись, лицо почти с идеальною строгостью понятий.Оскорбленный насмерть студентом, то есть человеком образованным и уже некрепостным, он презирает обиду, потому что оскорбитель – бывший крепостной егочеловек. В обществе шум и сплетни; легкомысленное общество с презрением смотритна человека, битого по лицу; он презирает мнением общества, не доросшего донастоящих понятий, а между тем о них толкующего.

– А между тем мы с вами, Иван Александрович, сидим и толкуемо правых понятиях-с, – с благородным азартом самообличения замечает одинклубный старичок другому.

– Да-с, Петр Михайлович, да-с, – с наслаждением поддакиваетдругой, – вот и говорите про молодежь.

– Тут не молодежь, Иван Александрович, – замечаетподвернувшийся третий, – тут не о молодежи вопрос; тут звезда-с, а некакой-нибудь один из молодежи; вот как понимать это надо.

– А нам того и надобно; оскудели в людях.

Тут главное состояло в том, что «новый человек», кроме тогочто оказался «несомненным дворянином», был вдобавок и богатейшимземлевладельцем губернии, а стало быть, не мог не явиться подмогой и деятелем.Я, впрочем, упоминал и прежде вскользь о настроении наших землевладельцев.

Входили даже в азарт:

– Он мало того что не вызвал студента, он взял руки назад,заметьте это особенно, ваше превосходительство, – выставлял один.

– И в новый суд его не потащил-с, – подбавлял другой.