Некоторые – например, Стюарт Коуплэнд из The Police – надевали перчатки. Но я никогда бы этого не сделал. Мне нужно чувствовать барабанные палочки.

Поэтому иного выхода не было – я просто развивал в себе стойкость и силу воли. По утрам перед телевизором, сидя в своем номере в отеле, я стучал по подушкам час за часом, до глубокой ночи, чтобы сделать свои запястья сильнее. Когда появлялись мозоли, приходилось просто не останавливаться и продолжать работу. Мозоль сдиралась, появлялась кровь, затем на месте старой мозоли появлялась новая, которая была похожа уже на сырое мясо.

Также приходилось проделывать все это – выбора не было – на сцене, в режиме реального времени. Даже если репетируешь долгое время – семь, восемь, девять, десять часов в день, – все равно этого будет недостаточно. Во время репетиций не испытываешь того волнения, страха, напряжения, как во время выступления. Поэтому пальцы не будут напрягаться должным образом.

Можно использовать New Skin – нечто похожее на густой лак для ногтей, который следует намазывать на содранную эпидерму в отчаянной попытке защитить ее. Когда наносишь этот гель, он начинает жечь и вонять. Но, как только он высыхает, тошнотворный запах медицинского препарата исчезает вместе с болью, и, таким образом, теперь ты вооружен еще одним слоем защиты. Затем, когда «новая кожа» начинает стираться, она сходит вместе со слоем настоящей кожи. И все начинается сначала.

Хоть это все и звучит чересчур драматично, это реальность, с которой сталкиваются барабанщики. Ты стучишь по барабанам, продолжаешь и продолжаешь стучать. Ты можешь, совсем отчаявшись, прилепить пластыри, но во время выступления из-за пота они сползают, и остается только надеяться, что кожа на пальцах уже достаточно огрубела. Если нет, то вскоре из-за соленого пота твои израненные, окровавленные пальцы будут буквально гореть.

В итоге – в итоге – все худшее остается позади. Теперь твои пальцы готовы к туру.

В общем, если ты барабанщик, ты, скорее всего, ментально ослаблен и физически силен. Даже когда я окончательно оставил барабаны и стал вокалистом, я сохранил прежний склад ума и физическую подготовку. Ведь после тура A Trip Into The Light с неизменным кругом почета по огромной, круглой сцене после каждого концерта я чувствовал себя великолепно – я был в отличной форме. И я не прибегал к таким глупостям, как личный тренер, и не ходил в зал, как принято сейчас у современных поп-звезд.

Что касается голоса, то здесь дело обстоит совершенно иначе. На голосовые связки никак нельзя налепить пластырь или что-то еще. Поэтому приходится использовать другие способы для того, чтобы выйти за пределы своих возможностей.

К счастью, хоть у меня и никогда не появлялись узелки на голосовых связках на протяжении изматывающих туров с Genesis и сольных гастролей, в каждом городе со мной всегда рядом был доктор. Я крайне редко отменял концерты, потому что знал, когда нужно было бить тревогу и просить укол кортикостероида – преднизона.

Голосовые связки совсем крошечные, они похожи на две маленькие монетки, которые трутся друг о друга. Если они опухают или перенапрягаются, то они мешают тебе попадать в ноты. И это серьезная проблема. Если ты продолжишь их слишком сильно напрягать, на них рано или поздно появятся узелки. Но быстрая стероидная инъекция снимает опухоль, и ты снова в строю. Однако, разумеется, ненадолго.

Несколько раз за свою карьеру вокалиста я был вынужден прибегать к этому спасительному средству.

Разговор обычно проходил примерно так:

«Доктор, я не могу петь».

«Так, а когда следующее выступление?»

«Сегодня вечером».

«Где?»

«На стадионе перед 40 000 зрителей».

«Оо…»

Итак, мне вкалывали дозу преднизона прямо в задницу. Стероид помогал пережить концерт, но если ты один раз вколол его, то нужно продолжать курс в течение десяти дней. Он также обладает целым букетом побочных эффектов: психотические резкие перемены настроения, задержка жидкости в организме, лицо становится лунообразным.

Один из таких случаев произошел в австралийском городе Фримантл во время громаднейшего тура Invisible Touch с 1986 по 1987 год. Гастроли по Австралии – это огромная нагрузка. Разные часовые пояса, много внутренних рейсов – сверху вниз, а затем снова вверх.

Именно во время этого тура мы случайно встретились с Элтоном Джоном. Мой старый друг-перкуссионист Рей Купер играл вместе с ним. Мы пришли повидаться с ним, так как выступали на той же площадке сразу после. Рей спросил: «Эй, дружище, ты что, качаешься?» Конечно же, я не качался. «Отлично выглядишь, отлично…» – добавил он поспешно.

Когда мы вернулись в отель, я посмотрел на себя в зеркало. «Я выгляжу нормально, – подумал я. – По крайней мере мне так кажется».

Однако в этом туре я однажды получил травму. Во время одного из концертов, завершая песню Domino, я прыгнул и неудачно приземлился на ногу. Меня сильно мучила боль, но это было всего лишь растяжение, поэтому я напряг силу воли и продолжил выступать. Что-то – адреналин, кортизон, страховая выплата, угроза разорительных штрафов за отмену концертов – помогало мне не останавливаться и продолжить тур.

Через несколько месяцев я увидел фотографии с тура и осознал, что Рей имел в виду. Я выглядел, как Дэвид Кросби, когда он опустился на самое дно из-за проблем с наркотиками. Даже нет, я выглядел так, как будто я съел Дэвида Кросби. Из-за кортизона я постоянно пил и пил воду, как ищущий планктон синий кит. Я жутко растолстел, и никто мне об этом даже не сказал.

Те фотографии очень сильно меня испугали. Я не обратил внимания на предупреждение: «Не садитесь за руль в состоянии алкогольного опьянения». А мне пришлось сесть за руль машины под названием «гастроли Genesis».

Вскоре, когда мы с Реем встретились на концерте в «Альберт-холле», он признался, что никак не мог понять, что же случилось с его старым другом Филом и почему он выглядел так ужасно.

И это был не единственный подобный случай. Как я уже рассказывал, безумно длинный и напряженный тур We Can’t Dance с самого начала чуть не закончился катастрофой, когда я потерял голос в Тампе. Во время тех гастролей концертные залы были переполнены, и зрители знали слова лучше меня. Я не мог их разочаровать. Но в том случае даже инъекция не могла спасти концерт.

К тому моменту я уже некоторое время держал довольно высокие ноты. Это не так часто случалось в моих сольных турах, потому что я писал музыку для себя, чтобы самому ее исполнять. Но некоторые песни Genesis были написаны для голоса Питера. И, несмотря на то что наши с ним голоса пугающе схожи, несколько песен давались мне очень тяжело. Но даже если бы их пел Питер, на тот момент они были бы высокими и для него.

Можно было спеть ниже некоторые песни, но тогда появлялся риск того, что вся магия нашей музыки исчезнет. Например, Mama: если взять ее пониже, она станет совершенно обычной песней. Все дело в высоте тона, на которой она написана, в определенных аккордах, которые берутся на гитаре, в особых колебаниях звука, подобранного на синтезаторе.