Не знаю, что там вчера произошло, но видится следующая картина. По привычке попытавшись снасильничать Ольгу, карлик получил по голове. Может, она и попыталась после этого сбежать, да только от отчаяния. Жаль, что слабо ударила. Размозжив голову подлецу, благое дело сделала бы. А так ходит с повязкой на черепе, терзает узников.

Лишь ближе к вечеру, когда Господин Кнут отправляется по делам, обстановка разряжается.

В караулке встает на вахту один из Призраков Старухи, а Мордоворот выводит меня из камеры.

Ужас от того, с какой легкостью он вчера отрубил несчастной женщине голову, заставляет цепенеть. Подобное не укладывается в голове. А план побега, вчера еще такой привлекательный, сегодня кажется полным недостатков и обреченным на провал. А если вспомнить разговоры о перегрызенном горле и съеденной попе… и предположить, что это не жестокая шутка, а ужасная правда, то и вовсе – затеи глупее не придумать.

Опустившись в знакомое кресло, не решаюсь взять бокал, опасаясь выдать страх трясущимися руками.

Мордоворот пробует вино и откидывается в кресле.

– Поэзия, – высокопарно произносит он, – это трепет души, обретший рифму.

Не вяжутся его мысли с образом безжалостного палача. Словно он вчерашний и он сегодняшний – это совершенно разные люди. Психиатр назвал бы такое состояние раздвоением личности.

Петр Евгеньевич, дирижируя бокалом, читает пару стихов собственного сочинения.

Я, восторженно поохав, заявляю, что уж они-то, несомненно, художественная литература.

Мордоворот, складывается впечатление, на лесть не повелся, но и недовольства не выказал.

Несколько успокоившись, решаюсь взять бокал. Рука почти не дрожит. Делаю глоток.

Вино кисловатое, но не сушит.

Заедаю шоколадной конфетой с кремовой начинкой. Кислое и приторно-сладкое – контрастное сочетание.

Как-то в один момент, я даже не уловила мысли, вызвавшей такую перемену, страх сменяется решимостью убежать через вентиляционную шахту.

Некоторое время мы сидим в тишине, думая каждый о своем. Лично я о том, как бы накормить Мордоворота ядом, а он, судя по блеску в глазах, о поэзии.

– Хотите, я вам супчика сварю? – предлагаю я.

Некоторое время холодный взгляд выглядит растерянным.

– Су-упчика?

– Ну да. Полезно поесть горячего.

– Почему нет? Делай. А под горячее можно и по пятьдесят граммов коньяка выпить.

– Конечно, – поднимаюсь я. Кулечек с ядом в кармане. Я еще прошлый раз, вернувшись с литературного вечера, приготовила его.

– Можно готовить здесь, – кивает Мордоворот, широко улыбнувшись.

Кухня крохотная, зато удобная. Сел на стул перед столом – кушай, повернулся, не вставая, – помешивай в кастрюле или переворачивай на сковороде.

В столе отыскивается подходящая кастрюлька, там же – сувенирный набор с огромным количеством баночек с разнообразными приправами. Каждая подписана. Некоторые названия я даже не слышала. Пшенка, с килограмм картофеля.

Наполнив кастрюлю водой из пятилитровой фляги, ставлю ее на печку.

– А где холодильник?

– Зачем тебе?

– Кусок мяса для бульона взять.

– А… Мяса, сколько нужно, в кладовой возьми.

Приоткрыв дверь, на которую кивнул здоровяк, отскакиваю. Зацепившись пяткой, падаю на задницу.

Петр Евгеньевич довольно скалится, но молчит, наблюдая за мной.

Не для того я столько вынесла, чтобы отступить сейчас.

– Вы хотите, чтобы я сварила суп из… из нее?

– Угу.

– Но…

– Свежее, не волнуйся. Сама же видела, вчера еще визжала.

Меня волнует отнюдь не свежесть мяса, а его происхождение. На крюке за ногу висит лишенное головы женское тело. Сомнений нет – это Ольга.

Меня колотит крупная дрожь. И виной тому отнюдь не холодный воздух, волнами накатывающий из кладовки.

– Это шутка?

– Нет.

– Но…

– Сама предложила. Такого супа я съем с удовольствием, а другого и на кухне приготовят.

– А там тоже… мясо такое?

От одной мысли, что нас кормили бульоном из человечины, делается дурно.

– Нет. Это для гурманов.

Мордоворот берет в руку лежащий на полочке нож, больше похожий на мачете. Полуметровое изогнутое лезвие, длинная рукоять.

Завладеть ножом, ударить надзирателя. Если удастся, то одного удара будет достаточно. А потом откручу крышку с вентиляционного люка и убегу.

– Можно? – указываю на нож.

– Только осторожно, – скрипит здоровяк, с силой вогнав тесак в столешницу.

«Ты должна это сделать», – говорю себе и делаю шаг. Еще один. Пальцы ложатся на рукоять ножа. Она липкая и горячая. Никогда не думала, что пластик так сильно может нагреться от руки. Словно в кипятке держали.

Мордоворот, поигрывая мышцами, отходит к креслу. Теперь между нами не только три метра открытого пространства, но и кровать и сейф у ее изголовья. Сев, парень демонстративно поправляет кобуру.

Чтобы мыслей глупых не возникало.

Хорошо хоть автомат в караулке оставил.

Спрятав за улыбкой разочарование, расшатываю нож. Просто выдернуть сил не хватает.

Взвесив тесак на ладони, беру двумя руками.

Поднимаю взгляд на тело. На месте одной из ягодиц краснеет рана. Видимо, любитель поэзии отсюда вырезал вчерашний ужин. Кожа покрыта ранками, темными пятнами синяков…

Мысль о том, что это проверка, своеобразный тест на благонадежность, кажется нелепой, и я ее тотчас отбрасываю. Все серьезно. Никто не остановит взмах и не скажет: «Испытание пройдено».

Желудок подступает к горлу.

Задержав дыхание, наношу удар.

Тело брыкается, словно живое, звенят цепи.

Закусив губу, хватаю ляжку. Пальцы скользят по холодной и какой-то резиновой коже, но мне удается зафиксировать ногу и завершить начатое дело.

Бросив ломоть человеческой плоти в миску, склоняюсь над мусорным ведром. Содержимое желудка мощной струей вырывается на волю.

На кушетке похихикивает Мордоворот. Он достал из буфета пару ароматических свечей, зажег. Погасил люстру, оставив лишь бледный огонек бра и трепетные отблески свечей. Романтик, бля.

Не к месту нарисованная богатым воображением картина его облизывающейся морды заставляет желудок подскочить под самое горло. Повторный спазм выжимает из организма остатки влаги.

– Что-то я проголодался, – подает голос парень, чем вызывает очередной приступ. Но желудок пуст, лишь желчь, подступившая к горлу, горчит на языке. – Ты там долго возиться будешь?