Я замираю в ожидании.

– Читала? – спрашивает он.

– Да. И пыталась спорить с вашими идеями о литературе.

– И как? – интересуется надзиратель, поправляя кобуру.

– С собой спорить легко.

– Это точно.

Разворачивается и идет в караульное помещение.

Я возвращаюсь на кровать.

Только сажусь, раскрываю книгу, твердо вознамерившись подобрать и заучить пару цитат, у решетки мелькает тень.

Вздрогнув, поднимаю глаза.

Мордоворот засовывает ключ в замок.

– Пошли, – распахнув дверь, завет он.

Отложив книгу, вскакиваю на ноги.

Внутри все сжимается в тугой комок, горло перехватывает, ладони потеют.

Следую за Мордоворотом в его комнату.

Господин Кнут криво усмехается, но от комментариев воздерживается.

Пытаюсь угадать: сперва поговорим, а потом в койку, или обойдется без разговоров.

– Присаживайся, – указывает на кресло хозяин.

Сажусь, закидываю ногу на ногу. Пола халата послушно ползет по бедру, обнажая стройные ножки. Еще бы желтушные пятна сходящих синяков убрать да рубцы под тональным кремом спрятать – было бы совсем неплохо.

Стреляет быстрым взглядом, но на лице не вздрагивает ни один мускул. А в глазах…

Пройдясь к буфету, открывает верхнюю полочку, достает бутылку вина, пару бокалов.

Решил сперва подпоить… джентльмен.

Взяв протянутый бокал, подставляю его под струю рубинового напитка. На этикетке надпись незнакомая, по написанию на французский язык похоже.

Демонстрируем утонченность?

Наполнив второй бокал, Мордоворот опускает бутылку на столик и садится в кресло напротив.

– Прошу, попробуйте.

На столике рядом с ополовиненной бутылкой появляется коробка шоколадных конфет. Не французских – Донецкой кондитерской фабрики. Но по цене вполне сопоставимых. А по качеству – однозначно выше.

Пригубив вино, пытаюсь придумать подходящее случаю высказывание. Но в голову лезут лишь заезженные банальности. «Изысканный букет» или «богатая вкусовая гамма».

Так и не решившись на что-либо, нарочито довольно жмурюсь и кладу в рот конфету.

В глазах напротив, как в объективе видеокамеры, чувств нет.

Вдохнув запах вина, любитель поэзии и дамских романов делает медленный глоток. А затем начинает что-то напевно говорить.

Замираю.

Насколько гортанные звуки тягучи и мелодичны. Скорее всего он говорит по-французски.

И как мне реагировать?

Замолчав, Мордоворот делает глоток и откидывается на спинку.

– Что это? – осторожно интересуюсь я. Надеюсь, он не сочтет меня непроходимой дурой.

Не счел. Пояснил:

– Стих.

– Жаль, я не знаю языка.

– Да, кто сейчас французский учит… практичнее английский освоить, а перспективнее – китайский.

Улыбаюсь, показав, что оценила шутку.

Глядя на его лицо, можно предположить, что это, возможно, была и не шутка.

Еще глоток.

Мордоворот доливает себе вина, предлагает обновить мне.

– Благодарю, – отказываюсь я. – Пока не нужно.

– Не желаете поделиться со мной мыслями о литературе?

Ну, прямо литературный вечер в салоне девятнадцатого века.

– Конечно. Вот вы говорили, что художественная литература должна читаться легко…

– Не совсем так, но, по сути, верно.

– Так вот, – продолжаю я, держа за хвост ускользающую мысль, – легкость чтения ведь у каждого своя. Многие считают легким чтением бульварные газеты, а для некоторых и энциклопедия перед сном – словно сказка на ночь.

– Продолжайте, – подбадривает собеседник.

– Но назвать газетные статьи художественной литературой нельзя.

– Почему?

– То есть? – несколько растерянно спрашиваю я.

– Возьмем, к примеру, статью о каком-нибудь политике.

– Ну… давайте.

– Чем не социально-фантастический рассказ с элементами триллера.

– Но в рассказе вымысел…

– А в статье тоже. Как и фантаст, журналист применяет свое воображение, чтобы изобразить события, которые происходили либо которые как бы происходили, под таким углом зрения, чтобы донести до читателя точку зрения автора. И совершенно не важно, его ли родная эта точка зрения или с нее он смотрит за определенную сумму денег.

– Как-то ловко вы переворачиваете все с ног на голову, Петр Евгеньевич.

– Просто пытаюсь думать, а не принимать на веру то, что кто-то когда-то произнес как истину, – с некоторым пафосом произносит Мордоворот.

– Но…

– Небольшой пример.

– Прошу.

– Возьмем белый лист бумаги. Я ткну в него пальцем и скажу – черное. А кто-то скажет белое. Кто прав?

– Конечно, тот, кто сказал белое, – ответила я.

– Это вы так думаете. А на самом деле мой палец вымазан в чернилах, и если я его уберу, то останется черное пятно. Так что то место, куда я указывал, – черное. Вы согласны со мной?

– Вроде бы и не совсем, но доводов против подобрать не могу, – признаюсь я, виновато улыбаясь.

– А между тем, – изображает улыбку собеседник, – могло статься так, что чернила высохли и лист остался девственно белым. И тогда прав был бы не я, а тот, второй.

– Но как узнать…

– Элементарно. Заставить убрать палец. И тогда уже спорить. Но к сожалению, инерция мышления…

Замолчали.

Везет мне на гениев в последнее время. Один художник, второй философ.

Я, медленно откусывая, смакую шоколад, Мордоворот потягивает вино.

Прикрыв глаза, из-под ресниц рассматриваю вентиляционную решетку.

На нее, родимую, вся надежда. Побег в классическом исполнении отменяется. Если мне не удалось Вольдемара подбить на прогулку за пределы подземелья, то с атлетическим любителем поэзии такой вариант можно даже не рассматривать.

Выкрасть ключ и выскользнуть ночью?

Как вариант, но где гарантия, что на связке у него есть нужный. У Вольдемара же не было. Может, вообще он только у Великой Екатерины. Да и напоить такого лосяру…

Значит, путь к свободе лежит через вентиляционную шахту.

Вот только как подобраться к ней?

Вариантов несколько, как мне видится.