в лесах, в обезьяньих храмах, в чашках Петри – царапины, укусы, плевки, случайные уколы, брызги мочи, – при которых герпес B не преодолел межвидовой барьер. Почему? Судя по всему, этот вирус не готов.

Можно выразиться иначе: экология дала возможности, но эволюция еще ими не воспользовалась. А может быть, и не воспользуется никогда.

61

Кровь, которую брали у макак, пойманных нами в Чашнипир-Маджаре, проверяли и на наличие еще одного вируса. Лиза Джонс-Энгель и ее команда недавно переключили на него основное свое внимание. Это мой любимый микроб, потому что у него очень колоритное название: обезьяний пенистый вирус. Нет, у зараженных носителей не идет пена изо рта. «Пенистой» частью названия вирус обязан своей склонностью заставлять клетки носителя соединяться одна с другой, формируя гигантские, неработающие мегаклетки, которые под микроскопом напоминают пузырьки пены.

Пенистых вирусов на самом деле целая куча, они все объединены в род Spumavirus. Некоторые из них заражают коров, кошек и лошадей. Еще их находили у горилл, шимпанзе, орангутанов, бабуинов, макак и других приматов; у всех них, судя по всему, это очень древние инфекции, которые эволюционировали вместе с носителями в течение примерно 30 миллионов лет – по одному виду обезьяньего пенистого вируса (SFV) на каждый вид обезьян. Может быть, именно поэтому они сейчас настолько безобидны. Одна команда, работавшая в Центральной Африке, сообщила, что SFV передается от приматов, за которыми охотятся на мясо (мандрилов, горилл и мартышек), самим охотникам. Вызывает ли SFV какую-нибудь болезнь – это уже другой вопрос, которым исследователи не занимались. Если и вызывает, то действует очень медленно и незаметно. С другой стороны, ВИЧ тоже действует медленно и незаметно. А SFV, как и ВИЧ, – ретровирус. Джонс-Энгель – не единственный ученый, который считает, что за обезьяньим пенистым вирусом нужно внимательно следить.

Тридцать лет назад ученые считали, что у нас, людей, тоже есть собственный пенистый вирус, наша собственная эндемичная версия, отличная от зоонозных пенистых вирусов, которыми мы заражаемся, кормя рисом священную мартышку или освежевывая гориллу с помощью мачете. Разрушительный в клеточных культурах, но безвредный для живых людей, человеческий пенистый вирус назвали «вирусом в поисках заболевания»[161]. Более поздние исследования с помощью продвинутых молекулярных методов, – в частности, генного секвенирования, – показали, что это, скорее всего, просто разновидность пенистого вируса, эндемичного для шимпанзе. Так или иначе, Лизу Джонс-Энгель и ее мужа интересует вовсе не этот вариант. Их беспокоят те версии, что живут в азиатских макаках.

Как и африканские SFV, азиатские вирусы, заражая людей, кажутся безвредными. Во время нашего разговора в Дакке Лиза выразилась более сдержанно:

– Обезьяний пенистый вирус, введенный другим приматам, не вызывает никаких известных заболеваний. Но вот если он преодолеет межвидовой барьер и попадет к людям… Только вот когда это произойдет, сказать сложно из-за ограниченности известных данных. Количество людей, которых мы обследовали, настолько мало, что мы пока не можем с уверенностью сказать, вызывает ли он болезнь у людей.

Они наблюдали слишком мало случаев, а время наблюдения было слишком кратким. Поскольку SFV – это ретровирусы, они вполне могут иметь очень долгий период латентности и медленно размножаться в организме, а затем внезапно выбираться из тайных убежищ и причинять серьезные разрушения.

Энгель и Джонс-Энгель занялись исследованиями в этом направлении после работы в храме Санге на Бали, где они делали анализ и на обезьяний пенистый вирус, и на герпес B. И, как и герпес B, обезьяний пенистый вирус, похоже, широко распространен в популяции – они нашли антитела к нему у большинства макак. Соответственно, это, скорее всего, «популярное» заболевание, которое передается от мартышки к мартышке при общении – опять-таки, как и герпес B. Но как часто оно передается людям?

Ученые не только отлавливали мартышек и брали у них анализы – они также взяли кровь у более чем восьмидесяти человек и проверили эти образцы с помощью тех же методов, что и у обезьян. У всех людей анализы были отрицательными, кроме одного – 47-летнего фермера с Бали. Этот человек жил неподалеку от Санге, часто бывал в храме, его один раз кусали и несколько раз царапали. Нет, сказал он им, он никогда не ел мяса мартышек. Нет, он не держит ручную мартышку. Подхватить вирус он мог только от агрессивных животных в храме. Оглядываясь назад, можно сказать, что самое удивительное в данных, собранных Джонс-Энгель и Энгелем на Бали, – именно то, что из восьмидесяти с лишним участников эксперимента заражен оказался всего один. С тех пор, впрочем, исследования в других странах (Таиланде, Непале, Бангладеш) показали, что обезьяний пенистый вирус передается людям активнее, чем можно было судить по первым результатам.

Но если он не вызывает никаких известных заболеваний – что с того?

Кроме очевидного ответа, что он может вызывать неизвестное заболевание, Энгель и Джонс-Энгель назвали еще одну причину, по которой они изучают этот вирус.

– Это маркер, – объяснил мне Грегори.

– Мы нашли маркер передачи, – вторила ему Лиза.

Они имели в виду, что присутствие SFV в популяции людей говорит о существовании условий для преодоления межвидового барьера самыми разными инфекциями. Если обезьяний пенистый вирус передался от ручной макаки человеку или нескольким людям, или, может быть, тысячам путешественников, проходящих через храм Санге, – значит, это могут сделать и другие вирусы, присутствие которых до сих пор не обнаружено, а воздействие на человеческий организм неизвестно.

– А почему это важно? – спросил я.

– Потому что мы ищем Следующую Большую Беду, – сказала Лиза[162].

62

Следующая Большая Беда, как я писал в начале книги, – это тема, на которую часто рассуждают ученые, изучающие болезни. Они думают о ней, говорят о ней и уже привыкли, что их часто спрашивают о ней. Когда они занимаются работой или обсуждают прошлые пандемии, Следующая Большая Беда (СББ) постоянно прячется где-то в глубине подсознания.

Последняя на данный момент Большая Беда – СПИД, и оценить, насколько она на самом деле большая (сколько принесет страданий, как далеко распространится), просто невозможно. Когда я пишу эти строки, 30 миллионов уже умерли, еще 34 миллиона больны, и конца эпидемии не видно. Полиомиелит тоже был большой бедой, по крайней мере, в Америке, где он стал особенно знаменит, сделав инвалидом одного из будущих президентов[163]. Кроме того, в худшие годы полиомиелит поражал сотни тысяч детей, парализовав и убив многих из них; он привлек внимание широкой публики подобно яркому свету фар, парализующему оленей, и заставил изменить основополагающие принципы финансирования и проведения крупномасштабных