— Я очень люблю тебя, Доротка, — шепотом признается он. — Надеюсь, ты никогда не сомневалась в этом. Порой я поступаю глупо, не подумав, но помни, огонь вот здесь, — он прикладывает руку к сердцу, — никогда не угасал и не угаснет. Никогда в жизни.

— И все-таки ты уволилась, — с этими словами Самира входит в нашу спальню. — Ты дурочка, и ничего с этим не поделать. Может, за это я тебя и люблю, сестрица, — смеется она, обнимает меня и ласково целует в знак приветствия.

— Я тоже тебя люблю. Все будет хорошо. Теперь-то уж непременно все наладится, — убеждаю я скорее себя, чем ее.

— Разумеется! Если он и на этот раз все испортит, ну, тогда он полный идиот. Но помни, мужчины редко ценят жертвы, принесенные ради них. Они этого вообще не замечают, потому что считают, что так и должно быть — они, мол, цари и боги и все должны им повиноваться.

— Да ладно, не будь такой пессимисткой. Достань-ка пирожные из коробки, а я сварю кофе.

Первый нерабочий день я провожу весьма приятно. Правда, Марыся капризничает и порой хнычет, но я сегодня стараюсь обеспечить ей максимум разнообразных удовольствий. Так или иначе, мне нужно за собой следить и не предаваться полностью праздному образу жизни — я ведь помню, как я растолстела в первые месяцы, проведенные здесь. Мне необходимы гимнастика и хоть какое-то движение, вот только как этого добиться, не нарвавшись на очередные неприятности?

— Привет на старом насесте, курица. — На смену Самире, которая ушла всего десять минут назад, приходит элегантная Малика. — Дот — домохозяйка, зоуза арабийя[46], — дразнит меня она.

— Иногда это лучший выбор, — парирую я.

— Для тебя? Вряд ли. Куда же подевалась твоя эмансипированность?

— Туда же, куда исчезли и мужчины современных взглядов, — огрызаюсь, бросая на нее холодный взгляд.

— Может, ты хоть на фитнес снова начнешь ходить? — меняет тему Малика. — В противном случае через два месяца ты и в дверь не пройдешь. Особенно с такой… диетой. — Она неодобрительно указывает на блюдо с оставшимися пирожными.

— Я перестала ходить в фитнес-клуб, потому что не могу смотреть на негодяя, который разрушил жизнь такой славной, милой и доброй женщины, как Мириам, — поясняю я. — И меня удивляет, что ты еще туда ходишь и поддерживаешь с ним дружеские отношения.

— Дружеские? Да они даже приятельскими никогда не были. Хоть он и мерзавец, но тренер, должна я признать, отличный. А кроме того, клуб посещают мои знакомые, я там завязываю контакты… — И вдруг осекается, осознав, что и так уже сказала слишком много.

— А как дела у Мириам? Мы с ней вообще не видимся. — На этот раз тему меняю я.

— Я для нее делала все, что могла, но она еще сильнее замкнулась в себе и практически не выходит из собственной спальни. На звонки не отвечает, разговаривать ни с кем не хочет. — На лице у Малики вырисовывается грустное выражение, и она нехотя тянется за пирожным.

— Ты меня огорчила. А что Махмуд?

— Даже не вспоминай! — с полным ртом отвечает она. — Он переехал к своему брату, но детей оставил — так ему удобнее: в конце концов, ими всегда занималась и продолжает заниматься наша мать. Ни с кем из нашей семьи он разговаривать не желает, даже с Ахмедом. Всего один раз соизволил взять трубку, и то лишь для того, чтобы заявить мне, что во всем виноваты мы, потому что, дескать, до такого допустили. Мириам была под нашей опекой, и он полагал, что его жена в безопасности. Затем он принялся обвинять всех по очереди, понося нас грязными словами, а в довершение швырнул трубку.

— Скверно, — вынуждена согласиться я. — И раз уж времени у меня отныне хватает, может, я попытаюсь как-то до нее достучаться? Я буду приходить к ней так часто, как только смогу, и, возможно, со временем Мириам мне откроется… как ты думаешь?

— Ей уже вряд ли поможешь. Она увязла в каком-то безумии, впала в беспросветное отчаяние. Нужно, чтобы она сама захотела выбраться из этого ада и вернуться к живым людям. Впрочем, твои визиты не причинят ей вреда, так что давай, приходи к ней, почему бы и нет… — выражает свое согласие Малика.

Хорошо, что я отыскала себе хоть какое-то занятие. Предстоящая встреча с Мириам даже радует меня. Мириам с самого начала очень нравилась мне, но последующие неприятные события напрочь отдалили нас друг от друга. Пора это исправлять.

В тот самый день, первый мой нерабочий день, меня навестила и мать Ахмеда, и даже Хадиджа принесла кусок вкуснейшего пирога, который мы вместе и умяли. Слухи расходятся быстро, особенно среди родственников. Я снова чувствую симпатию и одобрение родни со стороны мужа — тех самых людей, которые в последние два месяца обходили меня десятой дорогой. И это еще раз убеждает меня в том, что поступила я правильно.

— Тебе неинтересно, как дела на нашей ферме? — спрашивает Ахмед однажды вечером, с аппетитом уплетая поздний ужин.

— А что, есть какие-то новости? Ты ни о чем не упоминал, и я думала, что там ничего не происходит.

— Ты хочешь и дальше жить здесь? После выходок Мириам с ума сойти можно.

— Да, но ведь скоро Рамадан, наступила осень, оглянуться не успеешь, как ливни пойдут, — возражаю я, понимая, что на безлюдной ферме будет еще хуже.

— С утра я мог бы отвозить тебя в какой-нибудь фитнес-клуб, Марысю — к маме или в садик, затем ты вполне сможешь отправиться в гости к Малике и Самире или пройтись по магазинам со своими польскими подругами. Кроме того, ты всегда сможешь заглянуть и сюда, к маме.

— Ты предлагаешь, чтобы я ждала тебя до самого вечера, ошиваясь по магазинам? Весь день я должна волочиться по городу, даже в дождь, как бездомная собака? Тебе не кажется, что это глупость? Лучше уж было сидеть в школе, получая за это неплохие деньги…

— Это было твое решение, со мной ты его не обсуждала, — холодно произносит он, и я уже чувствую, как намечается очередная тема для скандалов. — Я не хочу, чтобы ты жаловалась на то, что твой муж прячет тебя в пустыне. Ты в любой момент можешь отправиться в город, «к людям», как ты любишь говаривать. Без проблем.

— Да-да, лучше всего на овощной рынок, к торговцам капустой! — гневно перебиваю его я.

— Ну, как хочешь! Все-то тебя не устраивает — и так плохо, и эдак нехорошо… — обижается Ахмед и отворачивается, не желая смотреть мне в глаза.

Наступает пауза. Мы оба стискиваем зубы. Снова между нами вырастает невидимая преграда. Но все-таки Ахмед продолжает, а это означает, что говорит он о чем-то крайне важном для него.

— Несколько раз в неделю я мог бы освобождаться в обеденное время — лекции в университете у меня заканчиваются в час дня. Во всем я стараюсь подгадать так, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты была счастлива… Ну, что скажешь? Неужели опять что-то не так?