Тревор все поглядывал на племянницу. Брунгильда почти неприкасалась к еде, но ее тонкие пальчики держали нож, лезвие иногда отделялоажурно тонкие ломтики, умело расчленяло хрящи, и, если не присматриваться, токазалось, что она вовсе не тяготится пребыванием за столом среди десяткасильных мужчин.

Внезапно Тревор, развеселившись, выдернул какую-то хитруюшпильку в башне из золотых волос на голове Брунгильды. У Фарамунда перехватилодыхание. Вся башня разом рухнула, рассыпалась молодым чистым золотом по плечам,спине, растеклась золотой волной, настолько прекрасной, что зал осветился,словно в ней заблистали золотые крылья ангелов.

Брунгильда стала пунцовой от стыда, унижения, оскорбленногодостоинства. Глаза ее засверкали гневом:

— Дядя! Как ты осмелился?

Тревор, смеясь, выставил перед собой руки с почтиобглоданной костью:

— Только не бей!.. Я хотел полюбоваться на твоипрекрасные волосы... и посмотреть, как ахнут другие!

Брунгильда метнула на Фарамунда уничтожающий взгляд. Онпоспешно опустил голову, словно это он допустил грубость. Бедняжка не хочет,чтобы ее демонстрировали как козу на базаре, расхваливали ее вымя и позволялищупать.

Она резко повернула голову, ее длинные распущенные волосыметнулись настолько красивой волной, что у него остановилось сердце, а в грудисладко защемило. А Брунгильда опустила взор в тарелку, слезы закипели в глазах.Как унизительно, как унизительно!

Он поднялась, голову держала гордо. Это выглядело вызывающе,надменно, и пусть все так думают, только она знает, что так удастся не выронитьслезы!

— Спасибо за обед, — произнесла она музыкальнымголосом, чистым и холодным. — А теперь, дядя, позвольте мне покинутьвас...

Фарамунд перехватил ее убийственный взгляд, брошенный наТревора. Ты, говорили ее глаза, бесстыдно раздел и продемонстрировал меня этомумужчине, который еще не является моим мужем. Ты опозорил меня, стараясь продатьподороже!

После ее ухода все некоторое время ели молча. Фарамундупоказалось, что светильники дают меньше света, а за окном спряталось солнце.

Он вскоре ушел, сославшись на необходимость посмотреть, какустроены его люди, а Тревор и Редьярд некоторое время обедали в обществевоеначальников Фарамунда. Те вели себя шумно, словно в захваченном гарнизоне,швыряли кости в драгоценный римский щит на стене, который Брунгильда привезла ссобой как память об их великом предке Сцеволе, громко хохотали, ссорились,начинали орать песни.

Редьярд морщился, наконец, не выдержал, ушел. Тревора шумноевеселье не коробило, но когда вино начало выливаться из ушей, воздел себя из-застола, отяжелевший, но все еще готовый хоть на боевого коня, хоть в кулачнуюдраку.

Брунгильда рассерженно металась по комнате. Когда скрипнуладверь, она метнула злой взгляд, резко отвернулась, завидев предавшего ее дядю.Тревор ухватил ее за руку, голос был примирительным:

— Погоди! Мне надо сказать тебе пару слов.

Брунгильда сказала гневно:

— Дядя, как ты мог?

— Но ты такая красивая...

— Но как ты посмел?

— Дорогая, надо было. Твоя красота должна была егоошеломить! Это другие мужчины готовы за твою улыбку бросить к твоим ногам все,что у них есть, но не этот суровый рекс. У него в сердце все еще наша беднаяЛютеция. Я благодарен ему за такую память, но... живым надо жить. Мертвые недолжны мешать живым.

Она вырвала руку, он последовал за ней к окну. Внизу водворе мальчишка гонял по кругу молодого коня, настегивал, весело и задорнокричал. Брунгильда упорно смотрела во двор, продолжая не замечать дядю.

Тревор сказал проникновенно:

— Тебе повезло! Да-да, повезло. Могли отдать замуж за Кашролдаили Цапвоя, оба старики, а Кашролд к тому же еще и урод, обожает мучить молодыхженщин... А Фарамунд не только могуч как властитель земель, но он молод икрасив.

Брунгильда поморщилась:

— Слишком.

— Что, слишком?

— Мужчине, — пояснила она, — неприлично бытьтаким красивым.

— Поверь, он этого не замечает!

Она фыркнула:

— Да? Вон Редьярд все время смотрится во все блестящее.А какие рожи корчит!.. Дядя, об одном прошу. Раз уж нельзя избежать этойпроклятой свадьбы, то прошу... нет-нет, я понимаю ее неизбежность... прошу меняоградить от встреч с этим человеком. Ведь наш брак — чисто династический брак,верно? А то я, видит наш кроткий Христос, и чьей верной дочерью я являюсь,перережу такому мужу горло, если он возжелает утащить меня на супружеское ложе!

Тревор отшатнулся, уже забыл, что Брунгильда — это не еестаршая сестра, что хоть никогда не называла себя кроткой, но была тихой какголубка.

Фарамунд внимательно выслушивал все новости. Пока он воевал,расширяя свои пределы на юг, здесь пронесся слух о новой волне переселения.Всюду копали рвы, огораживали города стенами, из крепких поселян набилисьотряды. Кузницы работали днем и ночью, а перестук молотов по ночам стал такимже привычным, как голодный волчий вой за оградой.

Из лесных деревень в города тянулись телеги с битой дичью.Навстречу везли топоры, стальные наконечники для копий, даже настоящие железныешлемы. В селах готовились встретить врага на пороге родного дома, а еслиостановить не удастся, то лишь затем отступить под защиту крепостных стен. Ктосумеет, понятно.

Рексы, наконец, прекратили на время распри, договорилисьвыставить объединенное войско, взяли под покровительство эти новые земли,отвоеванные у Римской империи, совместно укрепляли замки, перегораживали бродына реках, а отвесные берега укрепляли, готовили там засады.

Каждый поселянин, будь он галлом или франком, знал, чтокогда весеннее солнце подсушит грязь, и огромное болото Европы подсохнетнастолько, что превратится в тысячи мелких болот среди необъятного леса, сразуже с севера покатят новые волны неведомых народов. Франки сами совсем недавносчитались здесь неведомыми, но, захватив эти земли и разграбив, быстро осели наземлю рядом с местными галлами, научились пахать и сеять, а римские гарнизонынаучились жить с ними в мире. Но сейчас надвигались вовсе неведомые, даженазвания звучали странно и пугающе: лангобарды, что значит — длиннобородые,остготы, алеманы...

Все надеялись, как вот уже последние двести лет надеялись всеоседлые народы, что вот именно сейчас наконец-то остановят эту волну нашествия,и племена перестанут двигаться, как стада зверей, спасающихся от лесногопожара, что уничтожают на пути посевы и сады.

Спустившись в зал, Фарамунд долго сидел у горящего очага,глаза не отрывались от маленьких существ, что передвигались внутри огромныхраскаленных углей. Иногда они собирались целыми стаями, словно собирались внабег, но их жизни быстро гасли, как у всех, кто ходит в набеги...