Тревор ответил ликующе:

— Как что? Мы же свидетели!.. Га-га-га!.. Внукам будемрассказывать, как и что... Обычай такой, рекс. Тебя, хоть когда-то и стукнулипо голове, но не мог же ты забыть такой древний и славный обычай...

Фарамунд стиснул зубы. Брунгильда лежала рядом с мертвеннобледным лицом. Глаза закрыла, словно мертвая, густая тень от длинных ресницлегла на пол-лица. Губы даже в полутьме выглядели почти белыми.

— В моих землях правлю я, — сказал он люто. —И обычаи старые здесь не властны!

Тревор удивился так, что раскрыл рот и раскинул руки, словнохотел за что-то ухватиться:

— Рекс!.. Рекс, опомнись! Не стал ли ты этим...э-э...христианином?

— Не стал, — ответил Фарамунд. — Но видетьвас в своей спальне не желаю. Мне плевать, что вы обо мне подумаете. Прочь отсюда!..Идите в зал, пока там все вино не выхлестали.

Уходить им явно не хотелось, но он зарычал в бешенстве,начал подниматься. Тревор отступил, успокаивающе развел руками, попятился,затем повернулся и начал подталкивать гостей к дверям. Фарамунд слышал, как онубеждает всех, что рекс — ого-го, если в бою зверь, то и здесь зверюка, если неразорвет сразу, то утром все равно дознаются о подробностях, а сейчас, в самомделе, надо бы за стол...

Когда дверь за ними захлопнулась, Фарамунд некоторое времялежал, всхрапывая от бешенства, как разъяренный боевой конь. Брунгильда недвигалась, он даже не слышал ее дыхания.

В тишине прошелестел едва слышный вздох:

— Благодарю тебя, рекс.

— Не за что, — ответил он угрюмо.

—Ты решился выставить всех за дверь...

— Это было сделано не для тебя, — ответил онгрубо. — Я не хотел, чтобы видели, что я... возможно, храплю.

Снова они лежали, не двигаясь, не дотрагиваясь друг додруга. Между ними было пространство, куда можно было положить коня. Затем онуслышал, как дернулось их общее одеяло. Брунгильда села на краю постели,золотые волосы блестели от светильников, как будто по ним бегали искорки. Емупочудилось, что она мучительно колеблется, затем ее легкая фигурка неслышнопересекла зал.

По ту сторону ширмы была низенькая дверь в комнату дляприслуги. Брунгильда исчезла, только едва слышно скрежетнуло окованное железомдерево. Фарамунд угрюмо уставился в потолок. Хотя зал готовили к свадебнойночи, хотя все вымыли и вычистили, но на балках космы паутины висят какстарческие волосы, жидкие и длинные. Те, что ближе к очагу, почернели откопоти, свисают мохнатые как лапы гигантских пауков...

Аромат благовоний стал сильнее, он невольно ощутил свой пот,подумал, что надо бы хоть сполоснуться перед первой брачной ночью. За времяпира вспотел сильнее, чем после долгой скачки... да черт с ним, это незаведено, а настоящий мужчина мыться не любит.

В узкое оконце пахнуло свежим воздухом, от светильника постенам метнулись угольно-черные тени. По комнате все явственнее поплыли пряныеароматы. На этот раз, возле бочки с водой стоял на табурете широкий медный таз,рядом на маленьком стульчике лежали пучки трав.

Он горько ухмыльнулся. Его жесткую кожу, огрубевшую от зноя,ветра и морозов, не то, что пучок трав, не всякая конская скребница возьмет.

Зашлепали босые ступни. В полумраке через зал скользнулатонкая девичья фигура. Фарамунд отодвинулся, давая место. Женщина остановиласьу самого ложа, ее тонкие руки замедленно сняли покрывало.

Фарамунд отшатнулся. Освещенная слабым огоньком светильника,на него с застывшей гримаской страха и вымученной улыбкой смотрела...Клотильда, служанка Лютеции, а ныне — Брунгильды.

— Не спеши меня убивать, — произнесла она жалобнымголосом, — ты горяч и свиреп... но дай мне сказать!

Он смотрел во все глаза. В груди поднялась горячая волнагнева. Клотильда в ночной рубашке, готова ко сну, но широкий ворот запахивает,пряча грудь. В слабом свете лицо выглядит бледным, вместо глаз — темные пещеры,но он чувствовал, что глаза служанки смотрят... со страхом и сочувствием.

— Ладно, — выдохнул, стараясь взять себя в руки,хотя в черепе пронеслись, как сквозь багровый огонь, страшные картинымести. — Что это значит?

Она стояла прямо перед ним, не делая движения ниприблизиться, ни упасть на колени, страшась его гнева. В полумраке лицо белелокак сыр, слегка расплывалось, но в темных пещерах глаз слабо блеснуло.

— Мой рекс, — произнесла она тихо. — Ты недолжен гневаться... Твоя супруга послала меня вместо себя на брачное ложе! Такделается у франков, когда браки заключаются по причинам... ну, важным дляплемени, страны. Она остается тебе супругой верной во всех отношениях... Ниодин мужчина не коснется ее тела, если тебя это волнует... как всякого мужчину.Ни один владетельный сеньор не сможет склонить ее симпатии на свою сторону, ибоотныне она верна супружеской клятве и договору, скрепленному как перед своимбогом Христом, так и перед нашими богами...

Он слушал, грудь часто вздымалась, а ложе внезапнозатрещало. Он непонимающе посмотрел на кусок дерева в кулаке. Из деревяшкивыступил сок, ложе делали торопливо, из сырого дерева.

Клотильда вздрогнула, когда он отшвырнул выломанный обломокчерез всю комнату. Глаза его стали безумными. Она в страхе ждала, что онвот-вот бросится на нее, убьет, разорвет надвое,

Фарамунд судорожно вздохнул. Ярость била в череп с такойсилой, что он слышал треск костей.

— Я все понял, — сказал он. — Я все понял.

Она помолчала, спросила робко:

— Значит... мне можно послужить тебе?

Он ответил резко:

— Нет!

Она сказала тихо:

— Но мужчины... они не могут...

— Могут, — ответил он горько. — Мужчины могутвсе. Уходи.

Она отступила, ее пальцы все еще сжимали ворот возле горла.Голос прозвучал совсем тихо:

— Тебе было бы легче, рекс...

— Уходи, — повторил он.

Она отступила еще, сказала совсем тихо, словно прошелестелветерок:

— Мужскую постель должна согревать женщина...

— Я не меняю любовь на просто женщин, — донеслосьдо нее горькое. — Уходи, или я убью тебя!

Она отступила в полумрак, он повалился навзничь. Глазабездумно уставились в потолок. В душе кипела ядовитая горечь, словно грудьнаполнили кислотой. В череп мощными волнами стучала ярость, а мышцы по всемутелу вздувались горячими волнами гнева, требовали немедленно ломать, убивать,крушить, жечь в огне...

Расплавленная волна железа поднялась к голове. В глазахстало мутно, а по щекам побежали горячие струйки. Он плакал молча, потомвсхлипывания стали сотрясать все тело. Он разрыдался, повернулся вниз лицом,вцепился обеими руками в подушку.