Память детей еще более податлива. Школьников опрашивали через несколько недель после нападения снайпера на их школу, и в большинстве их сообщений по поводу случившегося было много фантазий и желания повторения. Хотя многим из нас приятно было бы думать, что каждое перенесенное нами событие откладывается где-то в уме и при случае может быть восстановлено, почти нет никаких данных в пользу этого предположения. Подавляющее большинство исследователей сегодня заявили бы, что наша память неточна и выборочна и что она реконструктивна, а не репродуктивна, особенно если речь идет об автобиографической памяти. Воспоминания не запечатлеваются, словно на какой-то восковой пластине, где-то в мозгу раз и навсегда; мы играем с ними, приукрашиваем их, изменяем их. Быть может, у нас и есть какие-то регистраторы в мозгу, но они включены не все время, и мы к тому же редактируем материал. Более того, память — это не какой-то изолированный феномен, но находится под влиянием как настроения, так и воображения.

Короче, современные исследователи и мыслители утверждают, что точность памяти не гарантируется ни количеством припоминаемых подробностей, ни качеством этих подробностей, ни живостью воспоминаний, ни эмоциональной увлеченностью вспоминающего, ни сохраняемостью этих воспоминаний на протяжении времени, ни уверенностью вспоминающего, ни честностью человека, ни даже тем фактом, что в целом у него хорошая память. Нет иного способа проверить точность воспоминания, кроме независимого физического подтверждения.

Что мне кажется здесь интересным и важным, как и раньше в этой главе, так это то, что человеческое воображение способно на все эти подвиги. Существует известный случай с американским капелланом, который под гипнозом сумел рассказать о своих переживаниях пленника во время войны во Вьетнаме. Была лишь одна закавыка: он никогда не бывал во Вьетнаме. Если бы вьетнамская война имела место несколько столетий назад, то энтузиасты приняли бы это за воспоминание о своей прошлой жизни, но это недавняя история, в пределах жизни одного человека. Случается так, что у меня появляется псевдопамять. Будучи подростком, я считал за непреложный факт, что в возрасте семи-восьми лет я ходил к врачу, который вставил мне в голову электроды и подключил к какой-то машине. Это было так же живо, как и всякое прочее воспоминание, и я был абсолютно уверен в его подлинности. В возрасте примерно двадцати лет я спросил моих родителей что же там у меня исследовали, и лишь тогда столкнулся с их опровержением — такого события вообще не было. На мою мать иногда находило, так что она вела подробнейшие дневники, и как раз в то время она тоже предавалась этому занятию в течение ряда лет. Я перерыл записи за период, когда мне было шесть-семь, лет и не нашел никакого указания на посещение относящегося к делу доктора. И теперь я понимаю, без всякого чувства потери, что это была псевдопамять. Вопрос же в том, как можно отличить память от воображения.

Существует множество данных, что терапия по методу свободных ассоциаций предполагает создание повествования, несмотря на то что как врачи, так и пациенты могут ошибаться в отношении исторической правды этого повествования. Я не отрицаю, что повествование может иметь терапевтическую ценность, но это не делает его правдивым. Терапевтическая ценность здесь важнее исторической точности — чего не скажешь, говоря о судебном контексте. Терапевтический эффект обязан тому, что метод дает пациенту эмоциональную разрядку и построенные образы могут указывать на существенные факторы в психологической структуре личности.

Ясно также, что собственное предвзятое мнение врача может часто доминировать при осмыслении повествования. Например, врач может предположить, что симптом (скажем, низкая самооценка) является указанием на воспоминание о насилии в детстве, и затем направлять лечение в русле этого предположения. Все мы знаем, насколько ненадежны сновидения, и все-таки в терапевтическом контексте даже сновидения часто принимаются за воспоминания. Как только врач сообщил свои подозрения насчет такого «воспоминания» своему клиенту, они начинают работать вместе, воссоздавая шаг за шагом ситуацию, которая принимается теперь вместе с новым зигзагом за исторически достоверную. Тесная связь между врачом и клиентом или зависимость последнего от первого только помогают сделать повествование более убедительным Оба вкладывают свою душу в рассказ, в его истинность. Это случается не только со случаями насилия в детстве, но также и во многих случаях патологии типа множественного личностного расстройства: методы психологического внушения здесь очень похожи. Многие жертвы MPD не проявляют никаких симптомов до начала терапии; только после некоторого времени лечения они начинают переключаться с младенческого поведения на дьявольское, с мужского на женское, с поведения старого человека на поведение молодого. Верящий в реальность MPD врач будет утверждать, что его пациент должен был фактически проявлять симптомы патологии и до терапии, но поскольку alter ego и реальная личность не склонны помнить друг о друге, то он попросту не помнит своих симптомов. Противоположное объяснение состоит в том, что сама терапия действительно создает MPD.

Как если бы всего этого было мало, чтобы бросить тень на использование гипноза для восстановления памяти, так еще и тесты показывают, что загипнотизированный объект может лгать — рассказывать преднамеренную ложь. Правда, некоторые, хотя и немногие исследователи по этому поводу думают, что если объект лжет, то он не был достаточно загипнотизирован. Случай Миранды Даунес в Австралии 1987 года вошел в историю, когда главный подозреваемый Эрнест Книб (который позже был осужден за убийство) появился на телевидении и описал, как бы он себя вел, окажись он на месте убийцы Миранды. Телепрограмма даже устроила ему сеанс гипноза. И на протяжении сеанса Книб продолжал врать, притворяясь, что он видит других возможных подозреваемых на пляже, куда Даунес была привезена на джипе, изнасилована и утоплена. Полностью или не полностью был загипнотизирован Книб, но правда в том, что сеанс гипноза отнюдь не обязательно подрывает механизмы самозащиты.

Гипноз обычно считается столбовой дорогой для уточнения и восстановления воспоминаний, и при этом игнорируется факт, что память может быть усилена без гипноза. Пациент под гипнозом якобы расстается со всякой предосторожностью (такое предположение принимает Герберт Лом в фильме «Седьмая вуаль»), расстается со всем тем, что может помешать ему что-то вспомнить. Но, увы, нет никаких реальных причин предполагать точное и определенное восстановление памяти даже под гипнозом. А фактически именно псевдопамять гораздо более эффективно создается под гипнозом вследствие усиленной внушаемости объекта. Чувствительный к малейшим нюансам вопросов гипнотизера, он ревностно отвечает именно в том ключе, который удовлетворяет неявным запросам последнего. Уверенность человека в воспоминаниях увеличивается, когда он находится под гипнозом, но уверенность не значит надежность. Именно так и возникает это заблуждение с воспоминанием о прежних воплощениях: уверенность объекта в создаваемом образе заражает самого гипнотизера, и стряпается реинкарнационное повествование. Ну, все это должно бросить тень на использование гипноза при помощи в расследовании, уж по крайней мере если не при допросе свидетелей, то при допросе подозреваемых точно. В действительности гипноз сейчас редко используется при допросе подозреваемых именно по указанным причинам. Предположительно, одна из главных причин судебных ограничений в Америке такова, что гипнотические воспоминания уже задолго до того признавались неточными. Могут быть, однако, экстраординарные случаи, когда гипноз все-таки привлекается для расследования. Предположим, что у подзащитного нарушено чувство реальности (вследствие ли умственной заторможенности или эмоционального перевозбуждения), что он не может сам выстроить линию защиты; быть может, тогда сведения, полученные под гипнозом, следует принять к рассмотрению. Другой случай, когда гипноз может юридически применяться для освежения памяти, — это если выгоды перевешивают неблагоприятные эффекты искажения воспоминаний или когда человеческая жизнь в опасности, как при похищении детей. Но даже при этом веру в силу гипноза надо принимать с долей сомнения. Он должен скорее давать полиции конец нити, чем служить благой вестью; «факты» требуют двойной проверки. А чтобы избежать конфабуляции, гипнотизер должен знать как можно меньше о предполагаемом преступлении — только то, что необходимо для проведения осмысленного сеанса.