И я решила дождаться – или подозрительного шевеления в окружающих захоронениях, или появления магов. Раз нахожусь рядом с дверью, то всегда успею выскочить, рассудила я, но у плюща были свои планы – и свои приказы. И он всё сделал за меня. Оплетя мою руку, резко её поднял, зафиксировал и приложил готовым «ключом» к тёмному стеклу лампы.

Фонарь вспыхнул. Мертвенно-зелёный свет больно ударил по глазам, и я, отшатнувшись, зажмурилась. Чтобы осторожно приоткрыть глаза уже в парке. Да, просто свет – и никаких картин и иных порталов.

Я осмотрелась. Густые сумерки. Зажжённые парковые фонари. Старые берёзы, кусты и трава в оранжево-осеннем антураже. Потухший старый фонарь. И очень вкусный парковый воздух, пахнущий цветами, травой, нагретой землей, пылью… жизнью. И никого вокруг. Тишина – и мы с плющом.

– Зачем? – подняв руку, я задала «бабочке» очень популярный сегодня вопрос.

Плющ не ответил, снова прикинувшись браслетом. Я непроизвольно потёрла запястье с «компасом», сняла цепочку и хмуро посмотрела на фонарь. Возможно ли таким же способом снова его запалить, чтобы спуститься и помочь своим выбраться?.. Вспомнив окровавленные руки Марьяны, я содрогнулась. Как же они там?.. И всех было жалко, даже свихнувшуюся Гульнару. Когда ты оказываешься в одиночестве, без поддержки семьи, наедине с запретным даром, за который не убивают только по «блату» вроде «мёртвой руки»… И да не суди человека, пока не пройдёшь его путь в его ботинках.

Пока я размышляла, пробовать или нет – вскрывать дверь в могильник или не стоит, – случилось кое-что ещё. Не зря сводная тётка в сомнении изучала «компас», подозревая его в нехорошем. И жаль, что её источники не предупредили об опасности. Гульнара таки припрятала в рукаве козырь, и этим рукавом оказалась я. Опять.

Сначала запястье с «компасом» защипало, потом зажгло, а потом мне показалось, что на руку плеснули кипящее масло. Вскрикнув и согнувшись, я схватилась за левое предплечье и сквозь пелену слёз увидела. Символы «компаса» заискрили золотым огнём, разгораясь. И рисунок стал выпуклым – знаки выступили, словно их выдавливали из-под кожи. Я с новым воплем затрясла рукой, одновременно дуя на покрасневшую кожу, и таки вытряхнула. Один за другим символы падали на траву, выжигая её, и образуя… слово.

Зов, с ужасом поняла я спустя минуту.

С последним отброшенным знаком боль унялась сама собой, и, прижав к груди ноющую руку, я уставилась на творение Гульнары. Символы заключили фонарь в кольцо, и он ожил – за грязным стеклом загорелся одинокий золотистый свечной огонёк. И похоже пылали на выжженной земле знаки. Воняло палёной травой. А на метровой квадратной тумбе-постаменте проступили… барельефы. Гротескные лица беззвучно разевали рты, вытягивали шеи, скреблись когтями.

Я даже о боли забыла, пятясь и понимая. Проклятая всё поставила на кон – и подстраховалась. Подозреваю, это должно было случиться позже – когда бабушка окажется в тайнике и не сможет задержать разбуженную нечисть, рвущуюся в город. Но ведь она и сейчас не…

Шаги. Они возникли из ниоткуда… или я, оглушенная болью, слышала очень плохо и выборочно. И они приближались – лёгкие, торопливые, шлёпающие. Меня накрыло облегчением: бабуля… Всё-таки пришла… И страхом – она же без силы, без «угля», а там… А здесь…

Бабушка появилась из-за кустов стремительно и в домашне-дачном наряде – длинной серой футболке и велосипедках. Русые с проседью волосы наспех скручены в узел, ноги босы, в карих глазах гнев. Я даже попятилась, попав под их прицел.

– Ах, засранка… – бабушка метнулась к фонарю. – Всё-таки сделала… Рада, отойди подальше. А ты, чудо, – и её взгляд упал на «браслет» плюща, – сгинь. Не то больно будет.

– Откуда ты… – изумлённо пролепетала я, отступая. Плющ, само собой, смылся в своё «никуда», напоследок пощекотав кожу моего запястья. – Тебе ж нельзя… А как же… Но…

Она проигнорировала мои вопросы. Приблизилась к символам и просто хлопнула в ладоши. Я аж присела. Сухой хлопок был подобен рыку заклинателя – тому, который как удар колокола с моей головой в собственно… Я зажала уши, а в лица в тумбе заметались, то пропадая, то появляясь. А бабушка всё хлопала и хлопала, добиваясь своего. И добилась – знаки погасли, рожи исчезли, а огонь в фонаре сменил цвет, засияв зелёным.

Бабушка коснулась рукой фонарного столба, закрыла глаза, прислушиваясь, и повернулась ко мне. Но обратилась к кому-то другому:

– Сынок, присмотри за внучкой. Не в службу, а в дружбу. Отведи в безопасное место. Хватит с неё.

За моей спиной зашуршали кусты, и знакомый простуженный голос пообещал:

– Конечно, Василина Дмитриевна. Не беспокойтесь, – и «сынок», он же «нетопырь», выступил из тени ближайшей берёзы.

Я живо вспомнила стремительный уход нечисти в ночь и его появление из коридорной тьмы бизнес-центра. И поняла, как бабушка очутилась здесь так быстро.

– Я с утра сторожу, – она улыбнулась, поглаживая столб. Пламя в колбе загорелось ярче. – Знаю, что Гульнара задумала. Мне не впервой доказывать, что я – хозяйка схрона, и другой быть не может. То у одного фонаря ждала, то у второго… Не хотела туда спускаться до последнего – не выстою против перерождённой без «угля», – вытянув левую руку, бабушка продемонстрировала шрам на локте – кривая «снежинка». – Но, похоже, всё кончилось. Пора успокоить нечисть и поставить новые замки. Отдыхай, дорогая, – и одними губами добавила: – молодец. Люблю.

И ушла. Исчезла. Опять ярко вспыхнул фонарь, опять я моргнула, и опять он потух, переместив человека отсюда туда.

– Рада, – «нетопырь» уже стоял за моей спиной, – следуйте за мной.

– Погоди…те, – я уставилась на вспыхнувший фонарь.

Бабушка, похоже, выпустила кого-то из могильника, и я очень надеялась увидеть Марьяну и Бахтияра. Но вновь оказалась лицом к лицу с Верховной – грязной, в пятнах копоти, с расцарапанным лицом и в немодно подранных джинсах, баюкающей окровавленную правую руку.

Я подалась вперёд, чтобы узнать, как остальные, но «нетопырь» удержал меня, схватив за плечо. Верховная нахмурилась, и в её бесцветных глазах мелькнула мысль. Нехорошая. И взгляд стал тяжёлым. Опасным. И я вдруг вспомнила, как много лишнего о ней знаю. А то, что бабушка её выпустила, не значит, что Верховную поняли и простили – скорее, выпнули с позором и без нечисти. Но откажется ли она от своего…

«Нетопырь» отпустил меня, обошёл и закрыл собой. Сумрак за его спиной и вокруг меня сгустился, став осязаемо-тёплым. И я снова вспомнила – о словах Верховной. О том, что он может на время заблокировать силу даже у неё, чтобы потом…

И Верховная отступилась. Не посмела нападать. Выплюнула ругательство и улетела на чёрном рулоне – не то кожи, не то линолеума. И быстро пропала из виду.

Мы с «нетопырём» поглазели в чернильное небо, и он сухо произнёс:

– Она ответит.

– А вы?.. – и я снова вспомнила, да. И, кажется, всю жизнь буду вспоминать – то одно, то другое, то к месту, то без, то к счастью, то… тьфу-тьфу-тьфу.