— Но ты же понимаешь, что он больше тебе не принадлежит, — сказала Алена, начав наконец рассматривать Анжелику.

— Почему?

— Да потому что он мой, в любое время дня и ночи, я же выдергивала его у тебя из-под носа, девочка, он бросал всю свою работу, прямо в офисе за три секунды, — она щелкнула пальцами, — был у меня.

— Ну и что?

— Ну и что? Не делай вид, что тебе все равно. Просто я хочу, чтобы ты знала, что он отменял свои совещания, стоило мне только подъехать, уходил из ресторанов посреди банкета, не ехал на встречи и ждал меня прямо на проспекте, а потом мы занимались сексом на стоянке в «Макдоналдсе» и ездили в съемные квартиры, не дотерпев до двери, начинали все прямо на лестничной клетке.

Это, конечно, задело Анжелику, но недоумение от их совершенно несопоставимых весовых категорий не давало колючей сухой боли разрастись удушливыми спутанными ветками в груди.

— Вот такие дела, девочка, — резюмировала ее молчание Алена, — и сегодня вечером, днем, ночью, если только я захочу, — он снова будет моим. А, да, и знаешь еще что, — продолжала она, неспешно пройдя в гостиную, игриво заглядывая на неприбранный диван с откинутым одеялом и двумя бокалами со следами чего-то на овальном металлическом подносе на полу. — Мне ведь от него ничего не надо, кроме него самого. Мужчины очень благодарны за это. Я состоявшаяся женщина, у меня есть ребенок, есть кое-какие сбережения, у меня мама в Италии живет… Вот такие дела.

Она дошла до конца коридора, упирающегося в двери ванной, туалета и кухни.

— Слушай, а можно я посмотрю квартиру. Это же его квартира, он тут давно живет?

— Вроде бы давно, — выдавила Анжелика.

Стукая каблуками, Алена прошла на кухню, стала рассматривать полки с тарелками, заглянула в пару шкафчиков, как на выставке перед интересной картиной, задумалась перед полочкой со специями.

— Друзья из Марокко привезли, — стараясь сохранять светский тон, объяснила Анжелика.

— Как мило, я очень люблю специи, не сомневалась, что и Слава тоже, — удовлетворенно улыбаясь, она открыла холодильник, потом окинула взглядом мойку и одну большую немытую тарелку там. Затем, легко кивнув Анжелике, словно благодаря за импровизированную экскурсию, пошла назад, попутно заглянув в туалет и ванную.

У входной двери коридор заворачивал в небольшой аппендикс с двумя дверями. На встроенных полках там стояли старые журналы, книжки, несколько склеенных авиамоделей и еще что-то, потихоньку вынесенное из кабинета, так и не ставшего детской комнатой.

Уже не спрашивая разрешения, Алена толкнула одну из дверей и оказалась в спальне. На низкой кровати, больше похожей на матрас, лежала женская одежда на вешалках и какие-то яркие детские кофточки. На широком подоконнике стояли фотографии в рамках, много ароматических свечей: в стаканчиках, отдельными цилиндриками, обвязанных ленточками и плавающих в тарелочке, там же было множество баночек с лосьонами, довольно объемная косметичка, стаканы с кисточками и пилочками. В ванной полка также ломилась от кремов и сывороток. Почти все, как отметила про себя Алена, было не декоративной, а лечебной косметикой, и кожа у девочки была отменной, белоснежной, гладкой, как ракушка. На полу валялось несколько глянцевых журналов и стояла пустая тарелка с крошками. Створки шкафа-купе были открыты, и оттуда выглядывали чемоданы, зимняя одежда в прозрачных чехлах из химчистки, какие-то коробки и кульки с надписью «Duty free».

В другую комнату Алена даже не стала заходить, изучив все с порога, — просто кладовая с окном. Изначально тут планировался какой-то стиль — голубые обои, белые полки, белый книжный шкаф, серо-синий ковролин, синие римские шторы, но почему-то не вышло — на столе громоздились кучи разнообразного хлама, на полу — стопки книг в рост человека, стояли какие-то коробки, тренажеры, которыми наверняка Слава никогда не пользовался, и прямо в центре комнаты, на единственном свободном от хлама пятачке, — чистая гладильная доска с готовым к действию утюгом.

— А кофточки розовенькие чьи? — спросила Алена аккуратно, заботливо, как родную, прикрывая дверь в кабинет.

— Дочкины.

— Даже так? — удивилась Алена. — Там, в спальне, фото есть, можно я посмотрю?

Анжелика, как загипнотизированная, кивнула.

Амели была русая, в папу, сероглазая.

— И сколько же ей лет? Года четыре, наверное? Ты молодец, не думала, что у тебя уже есть дети.

— Ей три с половиной.

— А то, что тут только кофточки, это просто случайно? И в той кладовке вы же скоро обязательно сделаете ребенку свой угол? Где она тут вообще живет?

— Она сильно болела и сейчас у родителей за городом, — уклончиво объяснила Анжелика.

В этот момент в дверь позвонили, Алена глубоко и сладко вздохнула, занимая позицию у вешалок с одеждой. Пришел Андрей, быстро поцеловал Анжелику в губы, потом, ощерившись, неприятно себя чувствуя в этих стенах, словно борясь с дурнотой, перевел взгляд на Алену. Убедившись, что глаза Анжелики полны слез и незнакомая женщина с горящим взглядом уж слишком вызывающе смотрит, спросил, обнимая жену:

— А это, по ходу, кто?

За всей этой канителью Слава неосмотрительно забыл о Любушке, к которой собирался заехать уже почти неделю. Вадик при этом времени даром не терял и, видя, что дело идет к светлому и чистому чувству, решил произвести жесткую и подлую интервенцию и, идеально рассчитав время и место (ночь на снятом сейнере со спальнями и джакузи в честь дня рождения супруги одного блистательного и влиятельного человека), протянул Славе телефон со словами:

— На, скажи ей пару слов.

Слава едва стоял на ногах и не хотел отпускать какую-то малознакомую девушку с азиатскими чертами лица в короткой розовой тунике. Мягко опираясь на его плечо, она улыбалась, и на душе словно рассеивались облака.

— Слава, мы стали участниками какого-то чудовищного недоразумения, — говорил в трубке Любушкин голос.

— Ой, зая, а как твои дела? — бормотал Славка, улыбаясь.

— Я просто хочу, чтобы ты знал, Слава, что ты посеял что-то очень важное у меня в сердце, и я уже никогда не буду такой, какой была до встречи с тобой, знаешь, и я рада, что была на шаг от безумия и что здравый смысл все-таки взял верх.

— Что ты такое говоришь? Я так соскучился по тебе, правда-правда, я всю неделю хотел заехать, но все дела, дела.

— Слава, просто чтобы не было потом никаких недоразумений, мы больше не будем общаться, не звони мне и не приезжай, никому из нас это совершенно не нужно.

Слава мало что понял, но полез драться с Вадиком. Их разнимали радостно и почти любя — в самый разгар веселья, под залпы фейерверков и не очень уверенное улюлюканье (но на пати ведь положено кричать), Славкина рубашка каким-то образом расстегнулась до пупа, волосы разметались по плечам, и, по мнению девушек, он был похож на дрессировщика или на Тарзана. К драке никто не отнесся всерьез, ему дали еще выпить, увели куда-то, потом была спальня, музыка за приоткрытыми иллюминаторами, успокаивающий, эфирный запах речной воды и дремучих зарослей на песчаных островах, свежие мягкие простыни, кружащийся низкий, в зеркалах потолок, незнакомая кровать, и тут, словно фантом, порождение яркого бессвязного хмельного сна, рядом появилось какое-то существо с огромными алыми губами, которые потом отделились от тела и были только они — теплые, слюнявые, распространяющиеся по всему его телу… и костлявый волосатый бес — тут же, если открыть глаза. С зеленоватой кожей в бурных черных завитках, белозубо скалясь, щелкал такой алой алчной пастью, в которой, отливая перламутром, порочно и сладко шевелился мокрый язык. А на улице стояла водная, глухая, с горячей прелью майская ночь, и чуть подрагивала белая занавеска над окном, из которого вполне осязаемой субстанцией стелилась влажная прохлада, пиликали насекомые, слышен был плеск воды и уханье какого-то зверя в дремучем лесу, который смыкался теперь, будто над самой кроватью, обтянутыми человеческой кожей теплыми вздыбленными кореньями терся о Славку, шепча что-то, переворачивал его, беспомощного, катал по кровати. И алая с бирюзой пасть наконец настигла его в самой сердцевине, прошелестев ветром «хап!» — сомкнулась дуплом с ребристой, вкусной, карамельной изнанкой, а рядом были волосатые корни в Вадиковых часах, а ртов, казалось, было несколько, и все они хватали, мяли, чуть покусывая, текли ручьями, искрясь на солнце и легко посасывали… И дальше была какая-то волна, когда его привалило тяжелым, поросшим мхом булыжником, чувство, начинаясь от промежности, стремительно распространилось на верхнюю губу, на затылок и темя, дышалось тяжело, кулаки сжались, чуть постукивая по земле, движение было внутри его, и знакомый голос что-то сопел, успокаивая, кусая за ухо и за шею.