— Что-нибудь случилось, Феридэ-ханым? Что с тобой, дочьмоя? Я никогда не видела тебя такой… Уж не заболела ли?

Спокойствие и невозмутимость этой женщины, ее холодное,строгое лицо всегда немного пугали меня и мешали быть с ней откровенной. Носейчас в этом чужом городе у меня не было, кроме нее, человека, с которым ямогла бы поделиться горем.

Заикаясь и дрожа, я рассказала мюдюре-ханым о ночномпроисшествии. Я ничего не утаила. Пожилая женщина слушала молча и хмурилась. Вконце рассказа я взглянула на нее умоляющими глазами, словно просила утешения.

— Мюдюре-ханым, вы старше меня. Вы больше знаете. Радиаллаха, скажите правду. Неужели меня уже следует считать дурной женщиной?

Мой вопрос взволновал мюдюре-ханым, лицо ее выражало горе исострадание. Она схватила меня за подбородок и заглянула в глаза, но не так,как всегда, как директриса, как чужой человек. Нет. Это была любящая, всепонимающая мать. Гладя меня по щеке, она сказала дрожащим голосом:

— Феридэ, я никогда не думала, что ты такая чистая,такой еще невинный ребенок. Ты заслуживаешь доброго отношения и большой любви.Бедняжка моя… Ах, эта Назмие! Мне известно многое, девочка. Я все понимаю. Ножизнь устроена так, что приходится скрывать даже то, что знаешь. Назмие — оченьгадкий человек, дурная женщина. Я много раз пыталась избавить от нее школу, новсе мои усилия ни к чему не привели. Она стоит, как скала. Потому что у неебесчисленное количество поклонников, начиная от мутесаррифа и начальникагарнизона, кончая батальонными имамами. Кто будет льстить благородным дамам,если Назмие уедет отсюда? Кто будет играть на уде на ночных пирушках, которыеустраиваются тайком крупными чиновниками? Кто будет там плясать? Как смогуттогда эти прожигатели жизни, вроде Бурханеддина-бея, заполучать таких, как ты,невинных, чистых, молодых и красивых девушек? Феридэ, я все понимаю: ониустроили тебе западню! Этот Бурханеддин-бей — известный сластолюбец. Обманываянесчастных женщин, губя невинные создания, он промотал все состояние, котороедосталось ему от отца. Для него вопрос чести — заполучить девушку, о красотекоторой говорит весь Ч… Взять под руку девочку, которую молодые офицеры, звякаясаблями, поджидают на улице и считают за счастье увидеть хотя бы в чадре,ввести ее в салон, где кутят распутники, заставить таких же сластолюбцев отзависти кричать: «Да здравствует Бурханеддин-бей!» — для него это высшее наслаждение.Особенно после того, как стало известно, что ты отказала Ихсану-бею… Теперьпонимаешь, девочка моя? Они обратились к Назмие, бог знает что ей пообещали исыграли с тобой злую шутку. Спасибо еще, что ты так легко отделалась, дочь моя.Вот что… тебе нельзя больше оставаться в этом городе. Несомненно, черезнесколько дней все узнают о происшедшем. С первым же пароходом ты должнауехать. Тебе есть куда?.. Родственники, знакомые…

— У меня никого нет, мюдюре-ханым.

— Тогда поезжай в Измир. Там у меня есть знакомые: мояблизкая подруга

— учительница и старший секретарь в отделе образования.Я напишу письмо. Надеюсь, там помогут тебе устроиться на работу.

Такое участие растрогало меня. Как котенок, спасенный отсмерти, попавший в тепло после дождя и снега, я все ближе и ближе придвигаласьк мюдюре-ханым, робко терлась щекой о руки, которые гладили мои волосы, затемпереворачивала их, целовала ладони.

Пожилая женщина тихо вздохнула и продолжала:

— В таком виде тебе нельзя возвращаться домой, Феридэ.Пойдем, дочь моя, я положу тебя наверху, поспи немного. Я перевезу сюда твоивещи и Мунисэ. До отъезда поживешь у меня.

До вечера провалялась я наверху в комнате мюдюре-ханым,просыпалась и снова засыпала. Когда я открывала глаза, старая женщина подходилак кровати, клала мне руку на лоб, гладила волосы, которые я теперь, как вседевушки Ч…, заплетала в две толстые косы.

— Ты больна, Феридэ? У тебя что-нибудь болит, дочьмоя? — беспокоилась она.

Я была здорова, но бессильно откидывала голову на подушке инежилась, точно маленькая девочка. Мне казалось, чем больше она меня будетцеловать и ласкать, тем больше тепла останется в моем сердце, тем дольше я будупомнить любовь этой суровой женщины. В дни одиночества и огорчений, которые ещебудут впереди, эта вновь обретенная материнская любовь согреет меня.

Закутавшись в пальто, я сидела на ветру до тех пор, пока нескрылась луна. Палуба была пуста. Только какой-то долговязый пассажир, облокотившисьна перила, насвистывал грустные мелодии, подставив ветру лицо. За весь вечер онни разу не изменил своей позы.

Я знаю и люблю море. Для меня это нечто одушевленное,живущее своей внутренней жизнью. Оно всегда смеется, говорит, стонет, сердится.Но в ту ночь черная водяная пустыня показалась мне огромным бесконечнымодиночеством, тоскливым и безутешным.

Я спустилась в каюту. Меня знобило, словно ночная сыростьпроникла до самых костей. Мунисэ спала на койке. Прислушиваясь к толчкам истуку, которые раздавались где-то внизу, в глубине, точно биение сердца этоговеликого одиночества, я села за свой дневник.

Сегодня мюдюре-ханым проводила меня на пристань. Я непопрощалась ни с кем из своих знакомых, только зашла к пожилой соседке, такпохожей на мою тетку, и, закрыв глаза, слушала, как она в последний разназывает меня по имени «Феридэ»…

В Б… мы оставили Мазлума, а теперь пришлось расстаться снашими птицами. Я поручила их мюдюре-ханым.

Добрая женщина сказала:

— Феридэ, раз ты их так любишь, выпусти на волю своейрукой. Так будет более угодно аллаху.

Я грустно улыбнулась.

— Нет, мюдюре-ханым. Раньше я согласилась бы с вами. Нотеперь думаю иначе. Птицы — это неразумные существа, которые сами не знают,чего хотят. Пока не вырвутся из клетки, они бьются и страдают. Но уверены ливы, что на воле их ждет счастье? Нет, это не так… Я думаю, эти несчастные,несмотря ни на что, привыкают к своим клеткам, а если им удается вырваться насвободу, они всю ночь напролет тоскуют, сидя на ветке, спрятав головы под крылья,или, уставившись крошечными глазками на освещенные окна, вспоминают прежнююжизнь. Птиц надо насильно сажать в клетку, мюдюре-ханым, насильно, насильно… —Слезы душили меня.

Старая женщина погладила меня по щеке.

— Феридэ, ты очень странная девочка. Разве можноплакать из-за таких пустяков?

На пароходе есть несколько пассажиров из Ч… Среди них дваофицера. Мне удалось подслушать их разговор.

Молодой офицер сказал пожилому:

— Ихсан-бей собирался ехать четыре дня тому назад. Япредложил ему: «Подожди несколько дней, поедем в Бейрут вместе». Таким образом,я невольно явился причиной этого несчастья. Ну да, если б он уехал в тот день,ничего не случилось бы.