Молнии каждый раз промахивались, так же непрерывно передавая Ивана одна другой, ослепительный свет Божьего гнева трепетал над его головой.

Кто не знает – во время грозы ни в коем случае идти по открытому пространству нельзя, надо лечь и отдаться обстоятельствам, как насилуемая. Однако губернатор никогда в жизни насилия над собою ни в какой форме не терпел и сейчас не покорился. Форсировав уже почти на четвереньках дорожный кювет, почти ничего не видящий сквозь стену воды Голубович выбрался, наконец, на шоссе. И немедленно ливень прекратился. Ну, немедленно. Сырое открытое пространство задышало свежестью. Вымытый, новорожденный лес с одной стороны шоссе и покрытое еще не просочившейся вглубь водою темно-багровое поле с другой стороны теперь посылали Голубовичу сигналы жизни, сигналы счастья. Голубович осмотрел себя и вдруг освобождено захохотал.

– Ха-ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха-ха! – понеслось по округе, будто бы Зевесов хохот над пучиною.

Надо вам сказать, дорогие мои, что в ту минуту, когда мокрый и грязный губернатор смеялся над собственным спасением, его попервоначалу никто не услышал. Потому что ни одного человека, ни одной машины теперь не было на шоссе. Мы можем только предположить, что их смыло тропическим, поистине библейским ливнем, хотя ливень продолжался несколько менее, чем в Библии – не сорок дней, а минут, как мы вам уже сообщали, пятнадцать. Но и четверти часа оказалось достаточно, чтобы смыть не только живых людей и работающие механизмы, но и все приметы произошедшей трагедии: ни обломков губернаторского кортежа, ни осколков аверьяновского выезда, ни останков трактора Валентина Борисова, не говоря уж о следах человеческих тел – ничего этого не осталось на шоссе. Голубович стоял один на свежем ветерке, как недавно один стоял он в окружении огня и едкого дыма.

И тут вновь проснулся внутренний голос. Наконец-то! Проснулся, чтобы вновь отдавать указания.

– Сними с себя, блин, все, ннн… на хрен! – распорядилось долго молчавшее alter ego[136] Голубовича. – Ты ж не пойдешь, блин, в таком, блин, виде никуда! Грязный, как свинья, блин! И простудишься еще, на хрен! Сними!

Повинуясь, Ванька единым духом содрал с себя костюм, рубашку с майкой, сбросил хлюпающие ботинки, носки, переступил через трусы с брюками. Повторная волна радости ударила в голову Голубовича.

– Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! – вновь во всю свою мощь захохотал совершенно голый Голубович, воздевая руки к небу, по которому неостановимо неслись серые облачка. – Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

И вот теперь небо ответило.

Раздался вдалеке торопливый рокот мотора, на горке тут же показался красный «фольксвагеновский» пикап с надписью «телевидение», оставляя следы протектора на мокром шоссе, скатился вниз и затормозил у губернаторских ног. Из пикапа выскочил Марик Конецкий, он сам сидел за рулем, никого из съемочной группы в машине не было.

– Господи! – закричал Марик с выражением совершенного счастья на лице. – Благодарю Тебя, Господи! Я знал, знал! Я знал, что вы живой! – это он прокричал уже в лицо Голубовичу. – Будто бы внутренний голос мне приказал вернуться! Иван Сергеич! Я люблю вас!

Марик упал перед Ванькой нашим на колени и произвел попытку некоего действия сексуального характера, о котором мы в нашем скромном и предельно благовоспитанном повествовании ничего сообщать не станем, тем более что действие это закончилось, почти не начавшись, потому что Голубович немедленно Марика отпихнул. Марик плюхнулся задом на выщербленный Глухово-Колпаковский тракт и, светло улыбаясь, повторил:

– Я люблю вас, Иван Сергеевич.

– Камеру, блин! – закричал в уши Голубовичу внутренний голос.

– Камеру! – закричал Голубович, словно бы место для помещения в нем Марика приказывал сейчас найти. – Телекамера c собой?! Ну!

Охнув, Марик вскочил, сунулся в пикап, вытащил камеру и водрузил ее себе на плечо.

– Прямого эфира нет, Иван Сергеевич! Но я запишу, и немедленно мы передадим в эфир.

На камере загорелся красный светодиодный огонек.

– Пишем, Иван Сергеевич! Пишем! Начали!

– Я жив, блин! – со сдержанным напором сказал в телевизионный прибор Голубович. – Я жив!

– Жив! Жив, на хрен! – закричал внутренний голос.

– Жив, на хрен! – закричал Голубович, более не сдерживаясь. – Жив, блин!

– Жив! Жив! Жив! – закричал и Марик. – Урррааа!

Телекамера дрожала в его руках. Объектив опустился, и в центре кадра оказался свисающий несколько вбок детородный губернаторский орган. Стремление к правде заставляет нас свидетельствовать, что не только головка, но и весь орган сей оказались совершенно красными, словно бы трудились они – чуть мы не написали «не покладая рук», – трудились, не сникая, невесть сколько времени без перерыва, как в лучшие свои годы. Это, по всей видимости, отсвет багровой глухово-колпаковской земли, оказавшись на Bанькином пенисе после раздевания, придал ему столь традиционный для всего Глухово-Колпакова колер. Других объяснений чуду у нас нет.

– Я возвращаюсь к обязанностям главы области, – сообщил свеколького цвета пенис в телекамеру.

– Слава Богу! – проникновенно произнес Марик. – Ваш корреспондент в Глухово-Колпакове Марк Конецкий, – добавил он, оторвавшись от глазка видоискателя; выключил огонек. – Есть, Иван Сергеевич! Записали!

– Едем, блин! – закричал внутренний голос. – В офис, блин!

– Иван Сергеевич, – тихо, но страстно попросил Конецкий. – Позвольте… Не могу терпеть… Эмоции… душат… Позвольте… хоть немного…

– На хрен! – закричал Голубович. – Едем! Пидорас, блин! Едем!

Не дожидаясь, пока Марик сядет за руль, Голубович выдернул из его рук телекамеру, бросил на заднее сиденье, вскочил в «Фольксваген», развернулся и голою пяткой дал по газам. Надо было ему хоть джинсы с Марика снять и попытаться натянуть на себя, пусть и аккуратная попка корреспондента оказалась бы минимум на размера три меньше крепкой голубовичевской задницы. Но нет… Не снял…

Через несколько секунд, когда звук мотора не стал слышен, под ясным продутым небом на обочине шоссе остался только лежащий ничком посреди разбросанного губернаторского прикида рыдающий корреспондент.

Поскольку мы взяли за правило, дорогие мои, прослеживать судьбы каждого нашего персонажа, сейчас стало бы совершенно уместным сказать несколько слов о дальнейшей судьбе Марика. Через короткое время он вновь – в последний в своей жизни раз, это уже после всех описанных нами событий – вышел в эфир, иллюстрируя слова строгой московской телеведущей, которая в который раз за день вынуждена была извиняться перед телезрителями: никакого покушения на губернатора Глухово-Колпаковской области не было. Никакого взрыва не было. А было из-за допущенной халатности самовозгорание сельского трактора на шоссе, по которому, то есть, по шоссе, Иван Сергеевич Голубович проехал за несколько минут до означенного самовозгорания. Виновники халатности арестованы. Назначение Мормышкина Виталия Алексеевича временно исполняющим обязанности губернатора Глухово-Колпаковской области отменено.