Флер ждала их в четыре, и они выехали загодя, чтобы Ригз мог не торопиться. Даже на пустом шоссе Уинифрид побаивалась ехать быстрее тридцати миль в час. Случайные слова Уинифрид усугубили его тревогу, хотя и не сразу. Сначала она поведала ему о младенце Селии Кардиган, мальчике и ее первом правнуке, гораздо больше, чем его интересовало. Затем, примерно через милю от Мейфэра, она изрекла суждение о своем последнем посещении театра:

– Сентджон на днях свозил меня в «Ипподром», где выступает чрезвычайно смешной комик. Как бишь его? Ах да! Макс Миллер.

– Вот уж смех! – невольно вырвалось у Майкла.

– Странно! – Уинифрид пронзила его взглядом. – Он все время твердил эту фразу.

Майкл подергал себя за усы.

– Но только… ничего смешного не было, – продолжала она. – Не понимаю, отчего публика смеялась.

– Мне кажется, к нему надо приобрести вкус.

– И к его костюму в первую очередь. Я бы даже на кухне не потерпела таких занавесок. И он говорил так быстро, что я ничего не успевала понять.

И к лучшему, подумал Майкл, не то Сентджону пришлось бы туго. Миллера не напрасно окрестили Веселым наглецом.

– Сначала я многого ждала. Он сказал, что все свои шутки заимствует из «Голубой книги».

Брови баронета взлетели вверх.

– Думаю, тетя, он имел в виду не светскую хронику.

– Тогда что же?

Майкл уклонился от ответа.

– И был очень странный момент, когда он посмотрел прямо на меня. (Сентджон совершенно напрасно настоял, чтобы мы сидели в ложе бенуара.) Так этот нелепый человечек посмотрел со сцены прямо на меня, и знаешь, что он сказал?

Майкл знал, но удержался и не процитировал, а позволил Уинифрид повторить слова комика – совершенно точно, но с убийственной интонацией, которая принадлежала только ей.

– Он сказал: «Наглядитесь вдосталь, леди, другого такого больше никогда не будет». Поразительно!

Они проехали мимо киоска, где были выставлены последние цифры эвакуации из Дюнкерка.

– Они их всех вывезут, как ты думаешь?

– Сколько окажется возможным, не сомневаюсь. Но десять дивизий – это не шутка, и французским войскам, если они захотят, отказано не будет.

– Французы! – исчерпывающе произнесла Уинифрид. Майкл решил, что тут она придерживается самых ортодоксальных взглядов. – Во всяком случае, мы умеем организовывать!

«Как же, умеем, – подумал Майкл. – Задним числом! – После почти годовой национальной летаргии было чудесно наблюдать, каким энергичным и находчивым становится народ в моменты кризиса. – Наконец мы обрели себя. Жаль, что в поражении. Ну что же!»

– Флер обладает организаторским талантом, – добавила Уинифрид, вспомнив, что племянница наполовину француженка, и словно желая доказать преимущество форсайтской крови. – Мне кажется, этот дом отдыха – превосходная идея. А какую-нибудь службу она выбрала?

– Еще нет, хотя для регистрации это обязательно. Полагаю, что армию, – это логичный вывод.

Уинифрид как-то странно вздохнула.

– Думаю, ее отец был бы доволен этим решением.

– Вы имеете в виду армию?

– Нет. Робин-Хилл.

Майкл чуть выпрямился на сиденье. Если бы они шли пешком, он остановился бы как вкопанный. О чем она? Почему Сомс Форсайт был бы доволен, что его дочь приобрела дом, когда-то принадлежавший человеку, который отнял у него его первую жену? Майкл помнил, что характер у его тестя был трудным, но мелкое злорадство было ему чуждо.

– Да, несомненно, – повторила Уинифрид убежденно, словно самой себе.

Они проехали через Темзу по Мосту Альберта, и блеск солнца на воде на миг отвлек ее внимание. Все еще глядя в окно, она продолжала с новым легким вздохом:

– Я знаю, он был бы рад, что дом вернулся в семью.

Ее объяснение показалось Майклу даже туманнее его собственных догадок. Но эта тема словно парализовала его мыслительные способности.

– Я думал, он не причислял ту ветвь к семье?

– Об этом я и говорю, милый. Он бы хотел, чтобы дом вернулся к Флер.

– Простите… вернулся к ней?

– Ну да.

– Я не понимаю.

Уинифрид передернула плечами и, повернувшись, уставилась на Майкла. После «Ипподрома» она утратила вкус к плоским шуткам.

– Ты говоришь серьезно?

И сразу увидела, что – да. Она покачала головой и неодобрительно хмыкнула. Она всегда считала, что семейные тайны блюдутся чересчур свято.

– Неужели тебе никто не говорил? Робин-Хилл принадлежал Сомсу. Он построил его для Ирэн, когда она была его женой.

Майкл выслушал ее молча и еще мили две молча обдумывал это нежданное открытие. Словно извлеченные археологом черепки античной урны, обрывки истории, которую ему никто никогда полностью не рассказывал, начали складываться во что-то единое. Ему припомнился другой разговор с Уинифрид в ветреное воскресенье на Хайгейтском кладбище в прошлое лето.

«…Сомс уж делал для нее все… Он даже выстроил для нее прекрасный загородный дом, хотел попытаться все начать сначала».

«Насколько понимаю, это не помогло».

«Еще бы! Ирэн изменила ему с архитектором».

До конца поездки Майкл старательно выискивал достоинства архитектуры пригородов и прелести муниципального планирования. И потерпел жалкую неудачу, но не сожалел: что угодно, лишь бы оборвать ход мыслей, порожденный этим нежданным открытием. Где, о, где было написано, что поездки в автомобиле с Уинифрид Дарти должны оборачиваться для него непрерывным терзанием?

С прошлого лета, когда Энн Форсайт скоропостижно умерла и перед ним возник устрашающий призрак Флер, вновь обретающей свою первую любовь, Майкл, вначале испугавшись, теперь все меньше опасался за свой брак. Он знал, что Джон Форсайт вернулся из Америки, но на Флер, казалось, это никак не повлияло. Она не делала никаких попыток к сближению с «той ветвью семьи». Он почти не сомневался, что Холли она не видела после той встречи в Уонсдоне, когда Кэт заболела; и он знал, что искать общества другой сестры Джона она не станет ни за что, хотя иногда оказывалось невозможным избежать встречи с миниатюрной старушкой. И Майкл поверил, что у его жены пропало желание вновь искать брода через эту реку Так неужели теперь он должен думать, что она просто выжидала удобного случая?

Рядом с Уинифрид он ехал к Флер и просто не мог думать ни о чем подобном. А за окнами уже мелькал Ричмонд…

Майкл был слишком честным человеком и тонко чувствовал красоту, а потому, впервые увидев творение Босини, он не мог не восхититься, какие бы тягостные ассоциации не вызывал в нем этот дом. Естественно, что это дом Босини, он не знал, а всегда считал его домом Джона Форсайта, две недели назад научился называть его домом Флер и только сейчас узнал, что это был дом ее отца. Как ни гнал он от себя мысли о нем, одна упорствовала: когда Флер впервые полюбила своего двоюродного брата, она думала, что когда-нибудь станет хозяйкой этого самого дома.