случае, что всякий кто знает страну и милиционное распределение, знает и основания, на которых можно правильно удовлетворить права короны и права землевладельцев в отношении выставки солдата. Более пространные прения о всех обстоятельствах, не относящихся собственно к предмету, причинили бы лишь Потерю времени, которой тем более следует избегать что Е. В-во ожидает скорых и зрелых суждений по всем предметам, столь милостиво и с таким доверием порученным обсуждению сословий.

По вопросу о податях Спренгтпортен не высказывал никаких определенных суждений, хотя здесь, по инструкции 19-го ноября, он мог бы наиболее воздействовать в видах правительства, способствуя облегчению податных тягостей. Он ограничился препровождением сведений сообщенных двумя губернаторами и рекомендовал обратиться к словесным разъяснениям губернских камериров, бывших налицо в Борго.

На счет финансовых дел Спренгтпортен был того мнения, что они требуют большой точности и едва ли могут быть удовлетворительно регулированы до заключения мира. Он полагал поэтому, «что было бы короче всего, высказав мнение о принципах, оставить все прочее суждению Е. И. В-ва; это было бы средством избежать ошибок».

Наконец о правительственном совете он писал: «в заключение я должен предупредить, что следует без отлагательства сделать выбор членов, которые по утверждении Е. И. В-м составят высшее учреждение в крае под именем Совета Правления; Финляндия не должна оставаться долее лишенною администрации, столь необходимой для течения дел. Хорошо установленное правление дает безопасность и устойчивость социальному телу. Где его нет — порядка нельзя найти. Поэтому надеюсь, что для моего собственного спокойствия и руководства в ведении дел, это учреждение будет возможно скоро установлено теми, кого Е. И. В-во для сего удостоил избрать».

Очевидно, Спренгтпортен вовсе не давал себе отчета в принадлежавшей ему роли и в отношениях к правительству. Иначе, как объяснить себе наприм. указания его по вопросу о финансах? Правительству именно нужны были не принципы, а меры ближайшего исполнения, зависевшие от знания местных условий, а Спренгтпортен советовал сейму сделать обратное, преподать какие-то. принципы, оставляя затем всю второстепенную, детальную работу на Государе и русском правительстве.

Спренгтпортен отправил свое предложение к барону Де-Гееру при бумаге, вполне соответствовавшей приложенному к ней документу. Он говорил как власть имеющий; между тем люди, к которым он обращался, сами пытались всякими способами захватить власть. Естественно, что при происшедшем конфликте Спренгтпортен не нашел себе поддержки в Де-Геере. На сейме действительно были жаркие разговоры, и Де-Геер боялся при необузданном характере своего бывшего друга и покровителя больших неприятностей… Спренгтпортен был прямо спрошен Де-Геером: имеет-ли он повеления Государя руководить делами сейма? «Я уверял его, — писал Де-Геер Сперанскому, — что дворянство в таком случае первое слепо повиновалось бы им, и ручался в том же за другие сословия; я просил его лишь дать нам об этом знать документальностью. Маршал недвусмысленно давал понять генерал-губернатору, что указаний от него он не имеет основания принимать. «Я ему объяснил, — продолжал он, — что Е. И. В-во, также как и ваше пр-во (т. е. Сперанский), приказывали мне обращаться непосредственно к вам».

Де-Геер получил, однако, от Сперанского внушение щадить Спренгтпортена. Но это далеко не значило, что Спренгтпортена хотели поддержать в Петербурге; его именно только щадили.

В тот самый день, как Спренгтпортен отправлял Сперанскому копию своего руководящего предложения, тот излагал ему, уже для его руководства, противоположные воззрения и даже требования. На счет порядка и пределов, свободы прений на сейме не было дано первоначально никаких определенных правил, и все зависело от усмотрения Императора Александра. Де-Геер ожидал от Сперанского наставлений. Об этом речь шла еще в бытность Государя в Або, и теперь Сперанский нашел нужным возобновить в памяти генерал-губернатора данные тогда указания. «Ваше высокопр-во без сомнения припомните, что этот вопрос был уже решен при ваших последних занятиях с Е. И. В-вом в Або, в Его кабинете. Е. В-во изволил тогда заявить вам, что Его намерение было предоставить чинам полную свободу суждений. Это решение не исключает, конечно, советы, которые вы могли бы дать, если бы их у вас просили; но я не думаю, что нужно было бы стеснять сословия проявлением власти или надзора; Едва ли также было бы сообразно с видами Государя Императора, если бы вы видимо руководили земскими чинами».

Здесь не лишне отметить, а приведенные случаи вполне подтверждают, что Сперанский играл теперь выдающуюся, почти самостоятельную роль во всех делах касавшихся сейма и вообще Финляндии, находя во всем одобрение Императора Александра. Он старался быть приятным финляндцам, и под влиянием лести, которою они его окружали, по-видимому мало оглядывался на Россию с её интересами. Он толковал о свободе и её охране в таких выражениях, что финляндцам конечно пока не оставалось желать ничего более. У них не без оснований могла «закружиться голова», по меткому выражению Клика. «Вы знаете, генерал, — писал Сперанский Спренгтпортену, — что свобода, особенно свобода, возрождающаяся, очень пуглива и требует попечений и бережного ухода (une culture délicate). Иногда одна лишь тень начальства ее устрашает, и конечно не теперь давать ей пугаться, когда нужно только успокаивать и упрочивать доверие».

Финляндцы действительно льстили Сперанскому всячески. Эти «свободолюбивые» люди, этот Де-Геер, первый из первых, получали от него будто бы «приказания»; так они и называли его официальные бумаги. Его имя ставили наравне с именем Императора. Епископ Тенгстрём обращался к нему с титулом «Monseigneur», как бы к принцу крови, и не только епископ, но и Маннергейм, гордый своим баронством и независимостью. Этот же Маннергейм писал Сперанскому, что пока финляндцы имеют «счастье» видеть его во главе дел Финляндии, им не остается ничего желать лучшего. Епископ Тенгстрём подносил ему еще более тонкие курения фимиама. В качестве проканцлера абоского университета, он просил его не отказать принять на себя обязанности самого канцлера, т. е. высшего его начальника. Это канцлерское звание возлагали позднее на наследников русского престола. «Наши дела, — писал хитрый пастор, — безотлагательно требуют, чтобы Государь Император оказал милость дать нам возможно скорее канцлера; он, как отец и покровитель, будет иметь попечение о благе университета. Так как я осведомился о всемилостивейших намерениях на этот счет Е. И. В-ва, то всенижайше умоляю вас, Monseigneur, не отказывать нам долее в ваших заботах и благодеяниях, и дать новые поводы вас любить и уважать». Действительно, тогда же, в апреле, состоялось назначение Сперанского канцлером абоского университета. Одновременно впрочем он был определен и членом главного правления училищ в России. При всех послаблениях, финляндский университет тогда ставился еще в Петербурге в связь с русским ведомством Народного просвещения [97].

Между тем земские чины, поощренные свободой прений им