Он делал вид, что запыхался, а поскольку, расписываясь в квитанции, я был благодушно настроен, то сказал ему подождать и вошел в свою гостиную с окнами на террасу. Это была маленькая приятная комната, с теплым красным ковровым покрытием, прочной, хорошо полированной, удобной мебелью, обтянутой коричневым полубархатом, а на столе, благодаря заботам Хозяйки, стояла ваза с фруктами из кантона Вале: абрикосы, груши, яблоки и вишня, которых было вдосталь в этот сезон.

– Лови, Ганс.

Я бросил ему из окна большое яблоко сорта «голден делишес».

Я был уверен, что он не станет его сейчас есть, как истинный маленький швейцарец, для которого владение чем-либо – это не «девять десятых закона», а все десять[141], он отнесет яблоко домой, начистит и будет хранить по крайней мере до воскресенья. Он ушел, сказав мне: «Vielen Dank[142], Herr доктор», а я посмотрел ему вслед.

Затем я глянул на письмо и чуть не упал. Это было невозможно! На конверте стояла печать Ливенфорда, этого самого отвратительного, почти смертоносного слова, с которым во всех его коннотациях, как я надеялся, навсегда покончено. С явной неохотой я открыл конверт. Да, от моего старого друга Фрэнсиса Энниса.

Мой дорогой Лоуренс,

я должен попросить прощения за то, что не смог поздравить тебя прошлым летом с новым назначением. В «Уинтон геральд» об этом был очень приятный маленький абзац. Позволь сейчас, пусть с опозданием, пожелать тебе всяческих успехов в твоем новом и весьма достойном начинании.

И теперь я испытываю некоторую робость. Ибо вынужден просить тебя об особой услуге.

Уверен, что ты помнишь Кэти Консидайн, очень милую подругу дней нашего отрочества, которая вышла замуж за Даниэля Дэвигана и совсем недавно трагически овдовела. Да, Лоуренс, это был образцовый брак, яркий пример настоящего супружеского союза. Уход Дана стал для нее страшным ударом. Ты, может быть, читал в газетах известие и некролог об этом два месяца назад, – по крайней мере, здесь это всех взволновало. А затем, увы, случилась еще одна напасть для несчастной вдовы. Единственный ее ребенок, Даниэль, без сомнения замечательный и исключительно умный маленький мальчик, всего семи лет, совсем занемог. Очень бледный, с увеличенными шейными железками и, боюсь прямо утверждать, с подозрением на туберкулез. Канон Дингволл, хотя он уже на пенсии и все еще в инвалидном кресле после очередного незначительного инсульта, проявил большой интерес к мальчику, развил его во всех отношениях – фактически Даниэль на два класса опережает свой возраст, – и Канон всерьез занялся этой проблемой с доктором Муром, который сразу предложил, чтобы мальчик побыл какой-то срок – надеемся, что краткий, – в санатории. Предложить – это хорошо, но мало: здесь, согласно новой системе здравоохранения, придется добрых шесть месяцев ждать, пока для Даниэля найдется какое-то место. Но и тогда всего лишь в Грампианских горах, которые, смею сказать, не идут ни в какое сравнение с вашими солнечными Швейцарскими Альпами.

Поэтому было решено, что Кэти отвезет мальчика в Швейцарию и посвятит себя его лечению. Два дорогих паломника, видимо, улетают отсюда во вторник на следующей неделе, 7 октября, и прибудут в аэропорт Цюриха в 5:30 вечера, а поскольку у них нет знакомых в этом городе, отчего они могут совершенно растеряться, я полагаюсь на тебя – по крайней мере, на то, что ты их встретишь. Если затем ты ничего не сможешь предпринять, то хотя бы проводи их в Давос, где у них есть адрес от доктора Мура. Но, Лоуренс, если просто по-человечески, не возьмешь ли ты на себя заботу о них – может, найдешь место для Даниэля в своей лечебнице и восстановишь его здоровье? Пожалуйста! Ради мальчика. Бог благословит тебя за это, Лоуренс, и мы, все твои добрые друзья в Уинтоне, никогда не перестанем благодарить тебя.

Медленно я еще раз перечитал письмо, слегка вздрагивая от этих «дорогих паломников», а затем инстинктивно скомкал его в руке, сильно и плотно. Что за дерьмо! Как все это страшно некстати! Откопать меня ради «старых добрых времен», заранее поблагодарить, заверить, что старые добрые Небеса благословят меня. И испортить мне вторник в Цюрихе, единственный день недели, когда Шведские авиалинии, как правило, не совершали регулярных рейсов.

И все же как я могу отделаться от Энниса. Подпортить свою репутацию. Мне придется как-то помочь, – в конце концов, это ведь ненадолго. Я подумал, что должен справиться с этим, но, как всегда, я займусь этим спокойно, с холодной головой и трезвым умом.

Сестра-практикантка вошла с чайным подносом ко мне в гостиную, в это укромное логово с ковром и мягким креслом перед дровяной печью, облицованной бело-голубым кафелем. Это была свежая деревенская девушка из Вале, приятно пахнущая молоком и с хорошо сформированными молочными железами, – выходя, перед тем как закрыть дверь, она всегда взглядывала на меня через плечо, не совсем по-коровьи. Но сегодня я не смог ей ответить, равно как ароматному запаху свежеиспеченных сырников не удалось развеять моих тяжелых дум. Да, письмо было неприятностью, сокрушительной неприятностью, оно расстроило меня, вернув к тому периоду в моей прежней жизни, о котором я никогда не вспоминал без надобности.

Лично я не терплю отступлений, они прерывают действие, которое замирает и чахнет, но, чтобы представить всю картину в перспективе, следует пояснить, что в возрасте пятнадцати лет я отправился в Ливенфорд, чтобы жить там с дедушкой и бабушкой. За месяц до этого, не без примеси абсурда, очевидного для тех, кто знаком с началом моей странноватой карьеры, я стал победителем конкурса на соискание стипендии Эллисона в Университете Уинтона, каковое достижение немного померкло в моих глазах, когда выяснилось, что для поступления в университет я должен в течение года посещать ливенфордскую школу, дабы сдать выпускные экзамены за среднее учебное заведение, согласно системе народного образования Шотландии.

Нельзя сказать, что Брюсы, живущие в особняке на Вудсайд-авеню, испытали восторг в связи с моим приездом. Их любимая дочь, сбежавшая с моим отцом-католиком, сильно огорчила их. И вот, пятнадцать лет спустя, в подтверждение своих худших опасений, они оказались лицом к лицу с единственным сохранившимся свидетельством этого злополучного альянса.

Мой преисполненный гордыни дед Роберт Брюс был достойным гражданином города, вышедшим на пенсию с должности начальника отдела пиломатериалов на местной судоверфи «Деннисон Бразерс», – его самодостаточное бытие протекало под знаком сомнительного убеждения, что он прямой потомок героя Шотландии, который, раскроив боевым топором череп де Бохуна, привел шотландцев к победе над англичанами в Бэннокберне в 1314 году – эту дату мне никогда не позволяли забыть[143].