Это была моя самая грубая ошибка, нанесшая серьезный удар по моей самооценке. Никогда еще, даже в самых двусмысленных обстоятельствах, испытанных в ущербной моей юности, я не чувствовал себя столь отверженным – разумеется, не из-за Фрэнка, а из-за нее. Наша вялая словесная перепалка, поначалу намеренно язвительная, к концу похода стала донельзя оскорбительной, и я поклялся моим любимым святым – Августином до его обращения[149], – что больше никогда никуда с ними не пойду.

Их случайным помощником в идиотской цветочной охоте, которой они занялись, стал юнец Даниэль Дэвиган, жалкий прихлебатель, дурень-переросток, на два года старше всех остальных, но еще не окончивший приходскую школу Святого Патрика, – я прерывал на корню его подобострастные попытки набиться мне в друзья.

Эта его кооптация на мое место была для меня горькой пилюлей, и поскольку имела в дальнейшем определенные последствия, Дэвиган заслуживает более детального портрета. Внешним видом он к себе не располагал: плоское, с расплывчатыми чертами, бледное лицо, рыжие, цвета ржавчины, волосы и блеклые зеленоватые глаза, – казалось, все его пигменты пошли на рыжую поросль. Однако меня оскорбляло другое – его манера общения, эта смесь грубости и заискивания, с помощью чего он пытался самоутверждаться. Разумеется, я был предвзят по отношению к Дэвигану. Фрэнк, ни к кому не испытывавший неприязни, во всяком случае, был готов терпеть Дэна – в конце концов, у того были свои социальные проблемы как у старшего сына каменщика, работавшего по найму, – коротконогого, волосатого, огненно-рыжего гориллообразного человека, над которым посмеивались в городе – да и как иначе, если ты геройски настрогал шестнадцать детей, одиннадцать из которых живы-здоровы. Однажды во время случайного визита в дом Дэвиганов я не без содрогания бросил взгляд на супружескую спальню с огромной, отделанной бронзой кроватью, на которой осуществлялось неустанное приумножение и воспроизводство рода, что, казалось, подтверждало стишки, посвященные миссис Дэвиган, чья девичья фамилия была О’Шейн, авторство которых приписывали доктору Эннису.

Предполагалось, что Дэну трудно было примириться с этим, и хотя меня злила его привилегия сопровождать Фрэнка и Кэти, он, по крайней мере, служил там своего рода сторожевым псом. И правда, пусть он будет возле них, думал я, поскольку, когда его не было и они отправлялись в леса вдвоем, я страдал самым жестоким образом, представляя их не только в процессе нежных ласк, но и – пусть я и ошибался сгоряча – предающимися сексуальным утехам. И правда, многие из этих летних дней я провел в районе Крейг-Кресент, укрывшись за подходящей стеной в тщетной надежде уличить их в чем-то неподобающем и бросить им в лицо свое обвинение. Однажды, когда они вышли из леса, я, больше не в силах сдерживаться, шагнул навстречу и нагло пристал к ним, ища признаки их прегрешений. Увы, они выглядели счастливыми, только и всего. У Кэти, разумеется, сияли глаза, она раскраснелась, от нее исходил легкий пьянящий аромат, но не духов, а ее собственного разгоряченного тела, она была в игривом возбуждении и полна жизни, волной проходящей через нее, но вид Фрэнка, спокойного и безмятежного как всегда, безошибочно свидетельствовал в пользу счастливой, бесхитростной невинности. Я уже собирался повернуть в сторону, как он крикнул:

– Посмотри, что мы нашли сегодня! Абсолютная редкость. Орхидея офрис пчелоносная. И кстати, Лори, завтра днем мне нужно к пастору. Может, ты сходишь с Кэти в лес?

Казалось, жизнь давала шанс сблизиться с ней. Она смотрела на меня со странным выражением, полунасмешливым-полувыжидающим, я же сказал:

– Извини, Фрэнк, не хотелось бы, чтобы меня нашли мертвым с твоей Кэти, в лесу или еще где.

И я ушел.

Поначалу я не собирался никуда с ней идти, убежденный, что и у нее нет ни малейшего желания отправляться завтра в лес одной. Тем не менее к двум часам дня меня, несмотря ни на что, потащило в этот, теперь ненавистный, конец Крейг-Кресент. И когда я подошел к последнему повороту, она была там – сидела на воротах, ведущих к лесу Лонгкрагс. Я остановился как вкопанный от удивления.

– Итак, ты решил объявиться, – сказала она.

Я перевел дыхание:

– Хотел посмотреть, пойдешь ли ты одна.

– Ну я и пошла. Разочарован?

– Не совсем.

Она засмеялась:

– Странно такое слышать от прямого наследника Брюса. Я думала, ты ненавидишь меня.

– А разве не наоборот?

– Вообще-то, меня должно было бы мутить от тебя, Фрэнк так нахваливал тебя, что я взорвалась. Знаешь, он считает тебя совершенно исключительным.

– Странное заблуждение, не так ли?

– Мне становится интересно. Похоже, ты действительно сделал что-то совершенно необычное. Я имею в виду, написал, например, это эссе, едва выйдя из тюрьмы, и выиграл конкурс на стипендию.

Мне нечего было сказать на это, и наступило молчание, в течение которого она, казалось, изучала меня, притом так беспардонно, что я не выдержал:

– Ну что, пойдем собирать твою коллекцию?

– Давай просто погуляем. – Она спрыгнула с ворот. – По правде сказать, меня тошнит от всех этих ужасных кукушников и пузырчаток. И, спасибо Фрэнку, я уже набрала достаточно всего, чтобы у сестры Филомены выпала вставная челюсть.

– Тебе этого хочется?

– Часто.

– Что с ней не так?

– О, просто она в своей обычной роли. – Когда мы углубились в лес, Кэти продолжила: – Всегда придирается – что прилично, что неприлично и все такое, заставляет в сорочках принимать ванну и следит за мной так, будто я собираюсь завести ребенка. – Она замолчала. – Да фиг с ней. Мне ее и в школе хватает.

Какое-то время мы шли молча под высокими буками, по извилистой зеленой тропе в узорах солнечного света, падающего сквозь листву. В лесу было тепло и совершенно спокойно. Мне не верилось, что я физически здесь, рядом с ней, в этом тихом тайном месте. Возможно, она чувствовала себя так же, поскольку выглядела взволнованной и вдруг ни с того ни с сего начала смеяться.

– Забавно, что мы гуляем тут с тобой! И вполне ладим. – Она быстро искоса взглянула на меня. – Мне и в самом деле надо извиниться за свое свинство.

– Да, познакомились мы не очень-то удачно.

– Это моя ошибка – я была такой гадкой на станции. Наверное, мне хотелось поразить тебя.

– У тебя получилось, – сказал я, чувствуя, как у меня вдруг сжалось сердце. – Я подумал, что ты самая красивая девушка, какую я когда-либо видел в жизни.