луны в открытом море будто многократно усилился; он озарял лица аргонавтов и создавал причудливые тени на корпусе корабля. Асклепий придвинулся поближе к певцу, усевшись между Киосом и Аргом. Последний в нетерпении облизывал растрескавшиеся от морской соли и ветра губы.

Орфей тем временем возился с кифарой, то поглаживая корпус, то касаясь струн. Наконец певец с улыбкой оглядел слушателей:

— Что бы мне сыграть… Знаю! Как насчет этого?

Он несколько раз пробежался пальцами по инструменту, и в воздухе зазвучал незатейливый, но бодрый мотив.

— Нет уж, давай другую! — решительно рявкнул Арг. Несмотря на требовательный тон, создатель корабля улыбался. — Ты и в прошлый раз ее играл, и в позапрошлый тоже. Пора бы развлечь народ чем-нибудь свеженьким!

— Не будь таким грубым, — одернула его Аталанта. — Сколько раз Орфей уже пел нам песни? Не может он всякий раз исполнять что-то новое. Мы давно странствуем вместе, пора бы и привыкнуть.

Услышав их спор, Орфей улыбнулся и вытянул вперед ногу, устраиваясь поудобнее.

— Полагаете, я исчерпал запас известных мне песен? Звучит как вызов. Ладно, сыграю вам кое-что интересное. А ну-ка, слушайте и подпевайте!

Его пальцы пустились в танец по струнам. Этот мотив Асклепий не узнал; другие также слушали в молчании. Подпевать все принялись, лишь когда удалось запомнить повторяющиеся строки, а их было немало. Хор мужских голосов становился все громче, многие хлопали себя по коленям, отбивая ритм. Когда музыка закончилась, все вокруг заметно взбодрились и желали продолжения:

— Еще!..

— А ну, спой еще что-нибудь!

Не давая себе передышки, Орфей завел новую песнь. На этот раз ее узнали, расплываясь в улыбках. Эту историю пели от Иолка до Пилоса, и потому от желающих присоединиться не было отбоя. Громко и многозвучно раздавались голоса аргонавтов над палубой судна, причудливо сплетаясь с лунной ночью. Тишина жадно впитывала звуки, что так отличались от вечного шелеста волн.

Асклепий огляделся. Вокруг него пели все: и Аталанта, и Киос с Палемонием, и Нестор из Пилоса. Арг старательно раскрывал свой щербатый рот. У Меланиона сияли глаза — видно, мегарец очень любил эту песню. Даже Ясон, прислонившись к мачте и глядя куда-то вверх, не отставал от других членов команды — его губы повторяли мотив, а голова покачивалась.

Когда Орфей закончил, на него в предвкушении уставились десятки лиц. Аргонавты жаждали большего. Для усталых моряков, день за днем сменяющих друг друга у весел, подобные развлечения были дороже золота и вкусной еды…

Орфей оправдал ожидания слушателей. На этот раз зазвучала боевая песнь — одна из тех, что придумали наемники в военных походах, а после разнесли по родным деревням. Мужчины постарше подпевали громко и уверенно. Анкей вытащил барабан, которым задавал ритм гребцам, и начал энергично бить по нему ладонями. Сочетание звенящей кифары и рокочущего барабана раззадорило слушателей; даже те, кто вовсе не знал слов, подхватывали простые «о-о-о…» или «а-а-а…», не желая отставать. Наконец Орфей остановился, положил инструмент на колени под довольные выкрики собравшихся и указал себе на горло. Ему тут же переправили бурдюк с водой, и певец жадно к нему припал.

— Еще одну и хватит, — заявил Ясон, обратив на себя внимание всех присутствующих. — Завтра ведь с первыми лучами солнца двинемся дальше.

— Тогда это должна быть самая лучшая песня, — пробурчал Арг.

— Я бы сыграл еще несколько. Но пусть будет, как скажет предводитель, — заявил Орфей, улыбаясь. Он вытер влажные от воды губы и подбородок, не спеша потянулся, а затем запел — без предупреждений и вступления. Теперь это была грустная, тягучая история, в которую постепенно проникали звуки струн. Все вокруг затихли, внимая голосу певца. Если кто-то из аргонавтов и подпевал, то делал это почти беззвучно.

Асклепий почувствовал, что история о храбрых моряках, долгом пути и череде трудностей растрогала его сильнее, чем ожидалось. Молодой лекарь с удивлением ощутил, как защипало в глазах, и быстро моргнул пару раз. Странно, он никогда не был таким чувствительным!.. Видимо, такова была сила Орфея — прекрасный голос певца вызывал отклик из самых глубин сердца. Несмотря на горестный мотив, песня объединяла слушателей. Когда последние звуки кифары растворились в ночном небе, дух единства не покинул «Арго»: каждый моряк осознавал себя членом одной большой семьи. Чувства, охватившие людей, напоминали волны в открытом море. Они неслись вперед в едином ритме и ничто не могло их остановить.

— Хорошо, что ты с нами, певец, — буркнул Арг, запустив руку себе в бороду. Похоже, он испытывал те же чувства, что и Асклепий, и точно так же смущался от их глубины.

— Воин из меня никакой, гребец тоже так себе, — Орфей пожал плечами. — Но в своем голосе я уверен.

— Что ж, давайте ложиться, — предложил Нестор. В молчании моряки принялись расходиться по местам для отдыха. Многие улыбались, на лицах читалась задумчивость. Витавшее в воздухе чувство сопричастности значило для этих людей многое.

Укладываясь поудобнее на палубе и укрывая плечи грубой тканью, Асклепий вдруг подумал, что это плавание, возможно, станет лучшим воспоминанием его жизни.

В ту ночь он уснул без страха перед бездонной водной пропастью, раскинувшейся под кораблем.

* * *

Огонек факела отбрасывал свет на черные волосы девушки и словно вплетал в них белесоватые пряди. Слабое пламя едва озаряло причудливую статую рядом, изображавшую женщину с тремя головами. В ее каменных руках находились какие-то фрукты и кубок, а у ног улеглась собака с жадно раскрытой пастью и хорошо очерченной мускулатурой. Изваяние было не слишком большим, но от него веяло удивительной силой.

Человек, привыкший поклоняться мирным божествам, при взгляде на эту скульптуру испытал бы тягостное чувство. Однако девушка, что держала в руке горящий факел, выглядела удивительно спокойной. Наклонившись, она коснулась свободной рукой подножия статуи, будто прощаясь. Ее перепачканные чем-то пальцы оставили темные разводы на камне, но из-за царившего вокруг полумрака они были почти незаметны. Затем девушка выпрямилась и тряхнула головой, отбрасывая упавшие на лицо пряди волос. Тяжелые волны заструились по ее плечам. В этот миг ни один скульптор или сказитель не смог бы остаться равнодушным: черты лица молодой жрицы были восхитительны и притом необычны. Слегка впалые щеки и высокие скулы придавали ее облику изможденность и страстность одновременно. А из-под тяжело нависших век блестели во мраке большие черные глаза.

Казалось, эта юная девица смотрела на мир с презрительной насмешкой. Медея, дочь колхидского царя, выглядела одновременно порочной и умной, красивой и холодной. Многие ее боялись и ненавидели, а вот смельчаков, готовых на проявление нежных чувств, не находилось…

Помедлив еще немного, девушка повернулась и покинула