что произошло в Польше в октябре 1956 года. В этом случае Венгрия и Чехословакия, две ведущие реформистские страны в советском блоке, смогли бы поддержать друг друга и послужить примером для других стран. Это напоминало бы первую половину 1960-х годов, когда Венгрия и Польша сыграли ведущую роль в десталинизации. Во втором сценарии далеко идущие политические реформы в Праге могут оказаться неприемлемыми для Москвы, в результате чего венгерскому курсу умеренной реструктуризации, не грозящей политической дестабилизацией, будет дан зеленый свет как меньшему из двух зол. Сравнение этих двух разных по своим целям процессов могло бы даже пробудить в советском руководстве определенную симпатию к откровенно умеренным венгерским реформам, которые официально были направлены на повышение экономической эффективности и косвенно отвечали советским интересам. Собственно, именно этот сценарий и воплотился в реальность в 1968 году и последующие годы. Советское руководство, проявив вначале терпимость, в начале 1970-х годов оказало существенное давление на венгерское руководство, чтобы реформы не привели к дестабилизации страны, и добилось в эти годы устранения ведущих реформаторов, однако наиболее важные меры венгерской экономической реформы были оставлены в силе. В худшем случае, который в то время казался весьма вероятным, чехословацкие реформы, носящие прежде всего политический характер, рано или поздно - возможно, даже вопреки первоначальным намерениям их инициаторов - вышли бы за рамки, установленные советским руководством. В конечном итоге это привело бы к вооруженной интервенции по образцу Венгрии 1956 года и в то же время могло бы серьезно дискредитировать и поставить под угрозу все инициативы и реформы в советском блоке, отклоняющиеся от советской модели, в том числе и венгерские экономические реформы.

С начала 1968 года главной задачей Кадара и венгерского руководства было сделать все возможное, чтобы реализовать первый сценарий. Если это не удавалось, следующим по степени предпочтительности был второй; третьего, дискредитации и запрета всех реформ, следовало избегать любой ценой. Эта решимость стала движущей силой, побудившей Кадара в период с января по сентябрь 1968 года предпринять интенсивные посреднические усилия между Прагой и Москвой, а также другими странами советского блока. Таким образом, он пытался убедить чехословацких лидеров быть осторожными, замедлить темпы реформ, признать реальность и уважать уровень терпимости Москвы, в то время как он упорно работал вплоть до середины июля и даже после этого, чтобы убедить Кремль и других лидеров советского блока проявить больше понимания и терпения, поскольку дело социализма в Чехословакии еще не находилось под критической угрозой.

Примечательно, что во время их интенсивного взаимодействия Дубчек, коммунистический лидер "мягкого" типа, создавал союз с Кадаром, коммунистом "жесткого" типа, несмотря на то, что к концу 1960-х годов его как лидера "мягкой" диктатуры Венгрии на Западе считали либеральным коммунистом. Главное различие между этими двумя типами заключалось в том, что лидер "мягкой" коммунистической диктатуры не хотел и не мог применить грубую силу против общества в условиях кризиса, чтобы подавить процесс демократизации, в то время как "жесткий" коммунист сделал бы это без колебаний. Кроме Дубчека, к мягкому типу принадлежали венгерский Имре Надь или польский Станислав Каня в 1980-81 годах, а самым известным мягким коммунистом, безусловно, является Горбачев. Если исходить из этой классификации, то к жестким коммунистам с большим послужным списком относятся Новотны, Ульбрихт, Очаб, Циранкевич, Герё, Хрущев, Кадар, Тито, Кастро, Мао, Брежнев, Гомулка, Пол Пот, Ярузельский, Чжао Цзыян и Чаушеску.

Посредническая роль Кадара проистекала из его собственных убеждений, но это было также поручение Брежнева, который с самого начала видел, что единственным лидером в лагере, способным успешно повлиять на Дубчека, был Кадар. Посредничество Кадара осуществлялось в ходе большого количества двусторонних и многосторонних встреч. В период с января по август 1968 года Кадар встречался с Дубчеком девять раз, пять раз на двусторонней основе (в трех случаях тайно) и четыре раза на многосторонних встречах. Двусторонние переговоры были следующими: Топольчанки, 20-21 января; Комарно, 4 февраля; Будапешт, 13-15 июня; Комаром, 13 июля; и Комарно, 17 августа. Два лидера также встречались на следующих многосторонних встречах: празднование двадцатой годовщины прихода к власти коммунистов в Чехословакии, Прага, 22-24 февраля; заседание ПКК WP, София, 6-7 марта; встреча "шестерки" (члены WP без Румынии), Дрезден, 23 марта; и встреча "шестерки", Братислава, 3 августа. Помимо встреч на высшем уровне с лидерами пяти других стран "шестерки", Брежнев поддерживал с ними регулярные телефонные контакты и очень часто звонил Кадару для обмена информацией и консультаций. В среднем он разговаривал с Кадаром не реже одного раза в неделю, а иногда и дважды в день.

Разница во взглядах между Кадаром и Советами или другими социалистическими лидерами не касалась вопроса о том, имели ли Советский Союз и страны-члены Варшавского договора право на вмешательство в случае попытки реставрации капитализма в Чехословакии. Таким образом, разница заключалась не в степени лояльности к коммунистической системе, а в оценке ситуации, то есть в выборе правильного момента, когда стало очевидно, что шансов на политическое урегулирование больше нет, а удержать Чехословакию в социалистическом лагере можно только путем военного вторжения. Однако в этом вопросе он упорно придерживался формулы, которая была для него проверенной на собственном опыте: вооруженная интервенция является методом выбора только тогда, когда контрреволюция уже одержала верх. Если бы такое нежелательное развитие событий действительно имело место, то Советский Союз был в состоянии восстановить коммунистический строй в течение нескольких дней. Именно поэтому вначале официальная венгерская позиция в отношении событий в Чехословакии подчеркивала, что, несмотря на негативные тенденции, контрреволюционной опасности пока не существует, а целью является лишь исправление прежних ошибок.

К началу мая 1968 года Кадар тоже осознал опасность контрреволюции и серьезность ситуации и соответствующим образом изменил свою позицию. С этого момента он подчеркивал, что контрреволюция, по крайней мере, еще не победила. На варшавском совещании "пятерки" в июле Кадар в принципе одобрил план совместного вторжения и заявил о готовности Венгрии принять в нем участие, но продолжал делать все, чтобы не допустить радикального решения. В конце концов он склонился перед неизбежным, и 21 августа Венгрия приняла участие в военных действиях, "официально" направив одну дивизию.⁶⁷ Даже тогда Кадар придерживался позиции, что Чехословакия, в отличие от Венгрии 1956 года, в августе 1968 года еще не достигла контрреволюционной фазы, поэтому вмешательство было преждевременным. Однако в данном случае оценка ситуации Кадаром была ошибочной. Ибо мы должны развеять все еще сохраняющийся миф о "социализме с человеческим лицом": действительно, с исторической точки зрения теперь ясно, что Пражская весна привела бы к восстановлению парламентской демократии без иностранного вмешательства, как это в конечном итоге произошло в