Не лучше дело обстояло и с дю Шастелем. Но у того, по крайней мере, были уважительные причины ничего не знать, поскольку, по распоряжению Ла Тремуя, всех дворян, прибывших со своими сеньорами из окрестных графств и герцогств, расселяли не в Лувре, а за рекой, в квартале святой Мари.

– Я, конечно, старался при каждом удобном случае быть рядом с его светлостью, – рассказывал Танги, – но, боюсь, это была излишняя предосторожность. Никакой враждебности по отношению к нам я не заметил, и никто не пытался расспрашивать нас о Шарле. Вам следует поверить вашему мужу, мадам. В Париже, действительно, всё слишком спокойно и слишком печально…

А потом герцог Анжуйский внезапно занемог, и мадам Иоланда, как-то сразу, обреченно подумала: «Вот оно…»

Вызванный лекарь поначалу только развел руками – обычная простуда. На дворе зима, а герцог, как большой любитель верховой езды, не слишком заботился о том, чтобы одеваться теплее. «Нечему удивляться, мадам – организм его светлости уже не так молод, как раньше, и легче поддается недугам. Это недомогание скоро пройдет».

Слегка успокоившись, деятельная герцогиня тут же достала все свои снадобья и собралась всерьез заняться заболевшим, но супруг над ней только посмеялся.

– Из рыцаря хворь выходит с потом, – заявил он. – Я просто засиделся.

И пригласил Танги дю Шастеля размяться с ним на мечах.

Бой вышел коротким. После нескольких выпадов и несильных замахов герцог Луи вдруг побледнел, зашатался и упал в обморок.

Прибежавший лекарь уже не пожимал плечами. Кинув встревоженный взгляд на герцогиню, он покачал головой:

– Я не знаю, что с его светлостью, мадам. Появились новые симптомы… Если позволите, я бы хотел пригласить из университета нескольких своих коллег для консультации.

Мадам не просто позволила. Она велела снарядить за учеными медиками собственную карету, а когда они приехали, готова была сама им прислуживать, лишь бы помогли! Но увы, многочисленные обследования и неуверенный диагноз, что у его светлости «что-то вроде желудочной болезни», состояние герцога не улучшили. Он еще бодрился, говорил, что вот-вот встанет на ноги и безропотно принимал все снадобья герцогини, однако, угасал с каждым днем всё больше и заметнее.

А потом, одним ужасным весенним днем, жизнь Луи Анжуйского оборвалась, и солнце почернело в глазах мадам Иоланды.

«Его отравили, отравили, отравили!!!», – повторяло теперь в Сомюрском замке бесконечное эхо. «Разве мало на свете ядов, не оставляющих следов?! Надо было обследовать язык, глаза, кожу под волосами… Как я могла быть такой легковерной?! Хотя что уж теперь. Луи мертв, и сама я словно не живу в этом перестроенном, отделанном для счастливой жизни замке»

Руки, сжимавшие голову, бессильно опустились. Похоронный звон в ушах сделался тише, и глаза обожгло подступившими слезами, как будто на растрескавшуюся сухую землю брызнуло долгожданным дождем.

Да нет, полно!

Герцогиня зло встряхнула головой.

Ей ли опускать руки?! Ведь есть еще Анжу – её государство, её дом и семья! Вотчина, ради процветания которой она готова спасать всё королевство французское! Есть две девочки в Лотарингии, которым необходимо дать спокойно вырасти. И, наконец, с сегодняшнего дня есть огромное желание отомстить.

– Эй, кто-нибудь! – закричала герцогиня. – Немедленно мою карету! Я возвращаюсь в Анжер!

Она горела нетерпением уехать немедленно, поэтому, когда спустя всего минуту во дворе замка послышался стук копыт и грохот колес подъезжающего экипажа, мадам Иоланда решила, что это перепуганные слуги поспешили выполнить её распоряжение почти мгновенно.

Как была, в домашнем платье и вдовьем покрывале, герцогиня спустилась вниз, но увидела перед входом не свою карету. На дверце этой чужой, запыленной, явно проделавшей долгий путь красовался красно-белый герб с золотыми арманьякскими львами. А рядом, глядя на неё ледяными от решимости глазами, стоял и сам коннетабль Франции.

– Мадам, – сказал он, – её величество королева Изабо требует возвращения принца Шарля в Париж. И я приехал сюда, чтобы просить вас помочь мне её уничтожить.

ПАРИЖ

(лето 1417 года)

Покусывая край смятой простыни, совершенно нагая Изабо лежала на животе посреди обширного ложа и мрачно наблюдала, как одевается шевалье де Бурдон. Молодой человек спешил в Лувр к утреннему пробуждению короля.

– Тебе идет траур, – лениво заметила королева.

– Тебе тоже, – осклабился шевалье и окинул выразительным взглядом полноватую, но все еще соблазнительную фигуру любовницы.

– Толку-то, – невнятно пробормотала Изабо.

Потянувшись всем телом, она зевнула и перекатилась на спину.

– На днях собираюсь уехать в Венсен. Уже достаточно тепло. Может быть там, подальше от этого унылого Парижа, мне будет не так скучно.

Шевалье замер.

– Ты уезжаешь? – спросил он немного растерянно, – но тогда мы не сможем видеться так часто.

– Сможем, не волнуйся.

Согнув в колене одну ногу, Изабо рассматривала узоры на балдахине своей постели и даже не повернула головы к де Бурдону.

– На днях в Париж вернулся мой сын Шарль. Ты знаешь, какое наглое письмо я получила от герцогини Анжуйской, поэтому хочу уехать, чтобы показать им, как мало значения придаю этой её уступке. К тому же, она наверняка что-то задумала, так что лучше будет понаблюдать за всем издали. Но ты здесь тоже не останешься. Ла Тремуй обещал добиться твоего назначения на пост коменданта Венсенского замка. Как только приказ подпишет мой никчемный муж, ничто уже не помешает нам быть вместе столько, сколько захотим.

В глазах де Бурдона плеснула радость.

Аккуратно застегнув последнюю пуговицу на камзоле, он пылко бросился к Изабо и сжал её в объятиях.

– Ты меня очень этим обяжешь, дорогая! Честно говоря, мне до смерти надоело служить у твоего Шарля.

Королева медленно запустила пальцы в густую шевелюру своего любовника и глубоко вздохнула.

Этот красавчик давно бы ей надоел, не обладай он именем самого прекрасного из своих предшественников и такими же красивыми волосами, какие были когда-то у герцога Орлеанского. По ночам, в минуты высшего наслаждения, когда королева шептала: «Ах, Луи, Луи!», она словно переносилась в дни счастливой молодости и снова становилась юной восторженной девушкой, засмотревшейся однажды в голубые глаза своей мечты…

С самого первого раза, когда де Бурдон оказался в её постели, это ощущение было таким острым и так поразило Изабо, что она – хоть и желала очень страстно – все же воздерживалась от нового свидания достаточно долго, даже самой себе объясняя это воздержание предусмотрительной осторожностью. Но глубоко в душе жил страх – а вдруг не повторится?! Вдруг невероятное, ни с чем не сравнимое ощущение, так разбередившее душу, было вызвано всего лишь новизной, и все последующие свидания с желанным шевалье отравит бесплодное ожидание?..

Но нет! Всё