На прощанье следователь взял Русанова за плечи и тряхнул.Ничего больше не сделал, только тряхнул, но так сильно, что у того резко,болезненно мотнулась голова. И немедленно снова пошла кровь из носа.

– Извините, Александр Константинович, – сказал Поляков безмалейшего, впрочем, сожаления в голосе. – Наша с вами беседа происходила…слишком мирно, скажем так. Без применения силы. А это непорядок. Я совсем нехочу, чтобы мое начальство обвинило меня в либерализме. Сейчас он у нас не вмоде и не в чести. С другой стороны, я не хочу, чтобы и ваши сокамерники,которые возвращаются с допросов в не столь авантажном виде, как вы, взирали бына вас с подозрением. Многие из них окажутся в свое время на свободе, и вам ненужна дурная слава, верно? Поэтому, простите, мы несколько подретушируем вашполитический портрет. Нет, прошу вас, не вытирайте кровь, просто размажьте ее.А руки вытрите о рубашку. Растреплите волосы. Да, еще, пожалуйста. И рубашкувытащите из брюк. Не вредно было бы еще поставить вам пару синяков на видныхместах. Ну да уж ладно. А теперь – руки за спину, Александр Константинович, и,когда пойдете, не забывайте заплетаться ногами, шататься от стены к стене.Перед дверью камеры можете упасть. Не вредно, если конвойный втащит вас черезпорог. Совсем даже не вредно! Удачи вам. Я снова вызову вас завтра, не позднее.

Русанову показалось, что Поляков совсем было собралсяпротянуть ему руку, но в последнее мгновение передумал и, сделав не совсемловкий жест, взял с сейфа связку ключей и отпер дверь кабинета.

– Конвой! – крикнул он, и через мгновение порог переступилнизкорослый солдат с широким, монгольского типа лицом. По какой-то причинепочти весь штат тюремной охраны был укомплектован то ли калмыками, то либурятами, то еще какими-то «друзьями степей», и они уже получили у заключенныхпрозвище «цирики» – так называли монгольских солдат, а на блатном жаргоне («пофене»), как недавно узнал Александр Константинович, и вообще охранников.

Русанов сгорбился и вышел из кабинета. Кровь из носа капалана рубашку, и он изредка делал нервное, резкое движение плечом и головой,пытаясь ее вытереть.

«Accent aigu…[25] – неотступно думал Русанов. – Accentaigu!»

Его снова шатнуло.

Ему не приходилось делать над собой никакого усилия, чтобыидти понуро и иметь вид человека, совершенно измученного и раздавленного. Он иправда был раздавлен нынешним допросом – если не физически, то морально.

Русанов помнил, что Поляков сказал вчера, когда уговаривалего сделать донос на Верина: «Вы должны написать признание в том, что вамслучайно стало известно о существовании заговора и о роли в нем ВиктораПавловича Верина. Обрисовать подробно его темное эсеровское прошлое, назватьизвестных вам в те времена его сообщников. Ну и присовокупить несколькихчеловек из тех, с кем он близко общается в наши дни. На предмет проверки ихорганами. Если вы кого-то забыли или фактики какие-то вылетели из головы, я вамподскажу, напомню».

Именно в одно сплошное напоминание о том, что Русанов могзабыть, или в информацию о том, чего он просто не мог знать, и вылился такназываемый допрос. Проходил он в форме школьного диктанта. Да-да, в самом деле:на протяжении часа или двух – Русанов потерял представление о времени – онсидел за столом и, прилежно скрипя довольно-таки ржавым перышком, писал поддиктовку Полякова якобы свой собственный донос на зампреда облисполкома ВеринаВиктора Павловича, который раньше носил имя Бориса Ивановича Мурзина (но егоотчество вряд ли имело отношение к действительности, поскольку был оннезаконнорожденным), однако изменил его, дабы скрыть свое подлое эсеровскоепрошлое.

Поляков знал о Верине столько, что Русанову становилось непо себе, а порою – просто страшно. Разумеется, были упомянуты контакты сМариной Аверьяновой (кузиной Мопсей), актером Яковом Грачевским, фармацевтомНиколаем Малининым (товарищем Феоктистом, или Альмавивой, как прозвал его ШуркаРусанов) и со многими людьми, Русанову неизвестными. Полякову были ведомы самыенеожиданные, порою скандальные факты из жизни Мурзика. Он знал, например, о еголюбовной связи с женой бывшего сормовского управляющего Никиты Шатилова – сталобыть, с родной тетушкой Русанова, Лидией Николаевной. Записав в «диктовке» иэто, Александр Константинович вяло удивился, каким боком gamineries d’amour,любовные шалости, могут быть вменены в вину Верину, но Поляков немедля показал,каким: оказывается, Шатилов был человеком достаточно либеральным, весьмаснисходительно взирал на деятельность на заводе отдельных представителей партиибольшевиков (например, Всеволода Юрского, носившего в ту пору партийныйпсевдоним Андрей Туманский), но жена узнавала обо всем от Шатилова и сообщалаМурзику, который совместно с руководителем эсеровской боевой группы товарищемПавлом и противопоставлял единственно верной, истинной и прогрессивнойбольшевистской пропаганде другую пропаганду – разлагающую, эсеровскую,ориентирующую на бесцельные террористические акции. Эсеры задумали совершитьубийство начальника сыскного отдела Смольникова только для того, чтобы вызватьу властей гнев против большевиков, на которых они намеревались свалитьответственность за теракт. Попытка сорвалась, однако искать ее исполнителейжандармы начали среди большевиков, после чего последовал ряд арестов. Точно также именно большевикам предстояло быть скомпрометированными во время ограбленияВолжского промышленного банка. Наведя полицию на ложный след и напустив ее наконспиративные квартиры большевистской партии, эсеры намеревались поживитьсядобычей. Представляя себя большевиком, Мурзин (или Мурзик, как его чащеназывали) заводил связи с энскими уголовными элементами, компрометируя истинныхбольшевиков – неподкупных, чистых, честных, чуравшихся преступного мира.

Старательно строча перышком, Русанов то с трудом сдерживалоткровенный страх, то – с таким же трудом и столь же откровенный – смех. Смехсостоял в том, что Андрей Туманский и товарищ Павел были на самом деле одним итем же лицом. Конечно, в четырнадцатом году Шурка Русанов о том не имелпредставления, но в восемнадцатом ему рассказала все Люба, жена, когдаобъясняла, в честь кого Мурзик поменял имя, отчество и фамилию…

Возможно, Поляков этого не подозревал, однако открывать емуглаза на столь очевидный ляпсус Русанов не собирался. Во-первых, деталька неимеет никакого значения. Во-вторых, молчание помогло Русанову обрести некоеподобие достоинства, утраченного было в ходе вчерашней «психологическойобработки» следователем.