Нет, она шумно колотила бы в дверь их квартирешки, выходившуюв общий коридор. А неизвестный постукивает носком башмака в стекло,приходящееся почти вровень с дощатым тротуаром. Может быть, стучался сначала вуличную дверь, да Лелька не слышала. Но он увидел, что внутри слабо теплитсяогонек, и все же решился побеспокоить хозяйку.

Кто он?

Открыть? Не открывать?

А что, если…

Сердце так и забилось: открыть! Посмотреть!

Лелька слетела с кровати и кинулась было к двери, но вдругвспомнила, в каком она виде. Сколько дней уж неумыта, нечесана, и одежда – онатак и спала, не раздеваясь, – смята и вся небось в пере?, которое так и лезетиз подушек. А в комнате воняет неубранным поганым ведром, измученным, больнымняниным телом.

Нет, в дом приглашать нельзя. Нужно самой выйти на улицу.Прикрыть растрепанные волосы шелковым платком, на изжеванное платье накинутьпальтецо, прыснуть на себя одеколоном.

Да, и на ноги туфельки, туфельки! Не в домашних же бахилахидти!

Лелька простучала каблучками к двери. Из-за занавески эхомотозвалось:

– Деточка… водички бы мне…

– Нянь, сейчас, миленькая, сейчас! – умоляюще простоналаЛелька. – Потерпи минуточку!

Вылетела в коридор, не глядя, привычно, воткнула ключ вскважину, рванула дверь.

Ох, какой воздух, какое счастье – жить, дышать талойпрелестью весны!

Снова закружилась голова – теперь уже от немыслимыхароматов, которые обрушились на нее, словно шайка разбойников: жизнь, свежесть,весна, мерцанье звезд, ласковая, уже теплая, не морозная темнота, бархатнаяночь, нежная, словно прикосновение чьей-то ладони к щеке… ладони, которуюхочется взять, поднести к губам, поцеловать в теплую серединку, там, где времяи жизнь набили бугорки мозолей… О, эта ночь, как вспышка щемящей нежности,которая вдруг настигает тебя в самый неподходящий миг – и превращает разгульноебуйство плоти в песню без слов, в непролитые счастливые слезы…

Огляделась.

Ни у двери, ни возле окна никого не было. Где-то вдали – непоймешь уже, в какой стороне, – звучали размерные отдаляющиеся шаги.

Лелька заметалась – бежать! Догнать! Вернуть его!

Нет. Нельзя. Дома няня – она просит пить. Ее нельзя бросить.

И вообще – нельзя. Ничего нельзя.

Лелька угрюмо повернулась, сгорбившись, пошла в дом. Напороге замерла, снова огляделась… нет, не видно ничего и никого!

Спустилась в свою берлогу, заперла дверь.

– Иду, иду, няня!

Да, этого они не предвидели, не предугадали с Гошкой. Но ктомог такое предвидеть?! Ведь сама Лелька поняла только сейчас…

Как же так могло случиться? Как?!

Предатель – сердце. Предатель – весна. И ночь, такая страннаяночь… Только они и виновны.

* * *

– Клянусь, я понимаю не больше вашего, мсье Гаврилов! –запальчиво выкрикнула Лидия. – То есть можно сказать, я вообще ничего непонимаю! Все, что произошло, просто выше моего разумения!

Данила Ильич Гаврилов, в узком кругу известный как ВсеволодЮрьевич Юрский, смотрел на нее с отвращением и думал, что стареющие дамы должнывсегда сохранять величавое спокойствие и улыбку на своих тщательно подмазанныхлицах. Стоит им перестать собой владеть, как из-под грима начинают лезть всеморщины, складки, пятна. Вот Инна в совершенстве владеет искусством сохранятьна лице приятнейшее выражение непоколебимого спокойствия. Только глаза выдавалиее бешенство, когда она узнала о случившемся. Глаза – ну и слова, конечно.Когда Инна по-настоящему взбешена, она не выбирает выражений. ИГаврилову-Юрскому досталось на орехи! Однако рот Инны, выплевывавший самуюгрязную ругань, был при всем при том округлен приятнейшим образом, а повыражению чуточку приподнятых, а вовсе не нахмуренных бровей, по безмятежногладкому лбу можно было решить, что она не матерится на чем свет стоит, а мягкошутит над незначительной подножкой, которую внезапно подставила судьба.

Да, подножка… ничего себе… Не подножка, а увесистый пинок всамое уязвимое место! С подножкой можно было сравнить пропажу «Опеля»,угнанного каким-то распоясавшимся мерзавцем из-под окон виллы «Myosotis».Машина была зарегистрирована на Роже Вайяна, французского коммуниста ивнештатного сотрудника «Общества возвращения на родину», но на самом деле онбыл казенным имуществом, находившимся на подотчете «Общества», и Юрский знал,что у Сергея Цветкова и у него, куратора деятельности «Общества», будут немалыенеприятности. Главное, винить в недосмотре некого: «Опель» увели из-под носа усамого Юрского. Конечно, работали большие мастера своего дела: никто и неуслышал ничего. Воры обошлись без ключа зажигания – очевидно, соединиликонтакты напрямую да и скрылись. Конечно, Юрский немедленно заставил Роже какофициального владельца заявить в полицию, и автомобиль начали искать. «Опель»,похожий по описанию на пропавший, видели на железнодорожном переезде на шоссеМедон – Париж.

– Пропала машина, – тоскливо махнул рукой Роже. – Ее ненайдут! В Париже сейчас море подпольных мастерских, где перекрашивают краденыемашины, меняют на них номера и продают задешево в Швейцарию или Италию.

Однако пропавший «Опель» нашелся на следующий же день – неперекрашенный, с прежними номерами. И обнаружили его не в Швейцарии или Италии,а на самом въезде в Париж, как раз там, где медонское шоссе переходит вгородскую магистраль, – «Опель» был заведен за старые, назначенные к сносу,заброшенные амбары и оттого не виден с дороги.

– Бензин у негодяя кончился! – радостно воскликнул Роже. –Правда, непонятно, почему он не взял запасную канистру из багажника. Наверное,надоело играть в угонщика автомобилей!

Похоже на то…

Да, нанеся подленький пинок из-за угла, судьба быстроисправила ошибку и вернула имущество «Общества» в целости и сохранности.Правда, угонщика найти не представлялось возможным. Да и черт с ним, пустьживет!

А вот вторая неприятность могла иметь самые роковыепоследствия…