– Ты понимаешь, у него ещё молодые родители, им скучно. Его мама очень хотела внучку, – угнетённо сказала Софья. – Его никогда не устраивали воскресенья. Я-то, правда, надеялась – женится, будут другие дети…

Ничего особенного не было в Софьином случае, подобные проблемы вполне поддавались разруливанию. Но почему-то в тот момент Болек не смог окинуть ситуацию взглядом профи, с безопасного бережка. Он вошёл в эту реку как жертва, и от ледяной воды перехватило дух. Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться и сказать спокойно:

– Тебе ничего не грозит, обещаю! Просто доверься.

– В последний раз я доверялась в пятнадцать лет. Бабушке! – усмехнулась Софья. – Нет, доверие для меня непозволительная роскошь. Да и что ты можешь сделать? Сам подумай: мать сбила человека на превышенной скорости. Болек, он отсудит её!

– Почему ты выбрала его? – спросил Болек. – Тогда, несколько лет назад?

– Поняла, что пора заводить ребёнка, и поставила цель.

– Ты поставила цель…

– Он подходил по параметрам. И нет – я не считаю это ошибкой! Я поставила цель – и добилась! – отвернувшись, упрямо проговорила Софья.

Болек присел на мягкий офисный стул возле кулера и, налив в стаканчик воды, глотнул.

– Ну да – мы всегда совершаем лучший выбор из возможных. Так сказал классик…

– Ты промок? – помолчав, спросила Софья и провела ладонью по рукаву его пиджака.

– Да, там моросит. Представляешь, мне написала одна женщина… – опёршись локтем о столик с кулером и сунув кулак под щёку, сказал Болек. – Я разрушил её веру. Тем, что объяснил, как всё функционирует, и научил использовать потенциал своего мозга, управлять настроением и прочее… Она утратила веру!

– Ну, это уж её проблемы! Значит, вера такая была.

– Да-да, она так и пишет. Но дело не в этом. Дело в том, что я её надул. «Подсадил» на лженауку, в которой есть всё, кроме главного. В ней нет цельной и вечной истины! А значит, она ложна. Я не могу объяснить – не владею в должной мере философской терминологией, но ведь ты понимаешь?

Софья с недоумением смотрела на воодушевлённого спикера.

– Так ты теперь считаешь, что истина есть?

– Нет, не считаю. И именно поэтому ты не доверяешь мне. Как можно довериться тому, для кого всё условно? Сегодня добро на севере, завтра на юге. Нет ничего абсолютного. Милая беспринципность, невинное манипулирование, безобидное враньё, – разгорячаясь, говорил Болек. – И, Соня, я очень завидую вашему соседу Пашке. Тому, что у него есть собачий приют и его надо отстаивать. У него есть добро и есть зло. У него есть истина. А у меня нет истины. Поэтому я поддерживаю любые чёртовы цели и учу этому других. А ведь лет в семнадцать истина была! Так куда она могла подеваться? Может, просто моя обнаглевшая логика забила шестое чувство? – Он вздохнул и умолк. Что-то важное, тяготившее его, выплеснулось.

Софья, опустившись на стул и подперев ладонью голову, смотрела на своего спятившего кузена.

– Болек, у нас собран зал. Ты ведь не собираешься отменять семинар? Или да? – тихо спросила она.

Он вышел, слегка потирая ладони. С видом таинственным и счастливым, словно должен был сообщить публике превосходную новость, оглядел собравшихся, при этом каждый в зале почувствовал, что лично поймал его взгляд.

– Рад вас видеть! – негромко, всё с той же долей тайны, проговорил Болек и переждал взволнованный шорох зала, выросший за пару секунд в волну рукоплесканий. – Боюсь, я не смогу приступить к делу, пока не поделюсь с вами впечатлением последних дней! – начал он с места в карьер. – В одном из лесопарков столицы есть маленький незарегистрированный приют для собак. Изначально он появился при ветлечебнице. Подросток помогал там своей родственнице, ветеринарному врачу. Он оставлял и вылечивал собак, от которых отказывались хозяева. Некоторых ему приводили с улицы. Так на территории лесопарка у них сложилась община, почти семья. Позавчера приют сожгли догхантеры. Администрация парка требует немедленно ликвидировать то, что от него осталось. Пристроить в добрые руки старых животных, требующих постоянного лечения, тяжело, почти невозможно. У нас пара дней. Я никогда не занимался животными и понятия не имею, как грамотно поступить в этой ситуации. Вас двести человек в зале. Велика вероятность, что кто-то из вас или ваших близких знает, что нужно сделать. Окажите себе эту честь – проявите участие!

– Болеслав, у нас собрание волонтёров? – выкрикнули из зала.

– Позвольте я уточню ваш вопрос. Вы хотите узнать, какая связь между подготовкой тренеров и моей историей? – перефразировал Болек, глядя на возмутительницу спокойствия в левом секторе. Впервые с начала карьеры ему захотелось грома и молний.

Блестящая речь, призванная любой ценой донести до собравшихся идею сомнения, уже вскипела в уме, но за секунду до первого слова – мгновенным цветным прозрением – Болек увидел Асину студию. В безмолвном гневе младшая кузина расшвыривала рисунки с розами и котятами, кисти, вазы, мольберты. Вспышка была столь яркой, что Болек почувствовал резь в глазах. Сухой лёд сковал губы. На преодоление видения у него ушло две-три секунды.

– Связь обнаружится, когда после семинара ко мне подойдёт один из вас и даст профессиональную консультацию по ситуации с приютом! – сказал он уверенно, словно знал наверняка: такой человек в зале есть. – А теперь поаплодируем коллеге за вопрос – и в работу!

Он отыграл вечер как полагается. Был остроумен и пламенно убеждён в эффективности методов, предлагаемых публике. Россыпь приёмов, опробованных с добровольцами тут же, на сцене, прошла на ура. И долго ещё обсуждали в кулуарах, что бы значила эта притча о подростке и собаках и был ли подставным человек в зале, посмевший упрекнуть Болеслава в отклонении от темы?

После мероприятия – прогулочным шагом по набережной, затем по людной Пятницкой – Болек и Софья дошли до дома и поднялись в квартирку с эксклюзивным окном – спасать героя от разыгравшейся головной боли.

– Раз уж тебе надоел коучинг – ты бы мог почитать им Шекспира! – сказала Софья, выуживая из косметички таблетку. – Думаю, две трети зала просто приходят подпитаться твоей энергией. Они смотрят на тебя как на солиста венской оперы.

– Это ты смотришь на меня как на солиста венской оперы, потому что меня любишь. Уверяю тебя, они более практичны, – морщась, возразил Болек. Он сидел в углу диванчика, подперев висок бутылкой с горячей водой. Спазм не проходил, напротив, становился чётче, в нём как будто начали вырисовываться прутья клетки, разлиновавшей сознание.

– Почему ты передумал? – сев напротив, спросила Софья. – Я боялась, ты начнёшь толкать им свои новые идеи, про истину. Неужели та тётка тебя сбила?

– Почему передумал… – Болек поставил бутылку на столик и потёр лицо ладонями. – А вот потому. О каком доверии может идти речь, если я начну срывать занятия? Знаешь, Соня, конечно я сам во всём виноват – во всей нашей жизни. Тогда, у бабушки, я был маленький. Я просто не был готов к трудностям и потребовал, чтобы мне дали вытащить другой билет. А какой другой? Откуда другой, если он всего один? Просто фальшивку сунули, и покатился в чёртову сторону. А сегодня ночью мне стало грустно, и я позвонил Марье Всеволодовне. Ну, помнишь, я тебе о ней говорил? Так вот, она во спасение обещала наслать на меня твою любовь. Как ты на это смотришь?