«Меня нет… – думала Ася. – Ах, как хорошо, меня нет… Значит, больше нет ненависти». И вдруг счастливым ёканьем сердца почувствовала – она растворяется не одна. Закрыла глаза и сквозь привычный гул мегаполиса различила прямо над головой негромкий, с бубенцами сыплющихся дождинок, голос дерева. Тополь, укрывший двор, старый, неуклюжий и зябкий, уже выпустил почки и потряхивал ветвями, как мокрыми крыльями. Он был помечен краской к уничтожению, потому что его июньский пух не вписывался в людской комфорт.

Ася подошла, несколько раз поцеловала кору и, прижавшись щекой, улыбнулась. Ясное сознание, что она ушла со стороны людей и перешла на сторону этого дерева и прочих существ, не обладающих правом и паспортом, наполнило сердце весельем. Скорее в приют – к Пашке, ко всем собакам!

Перепрыгивая лужи, а в кое-какие и ступая ногой, Ася понеслась ветром к остановке трамвая.

Неизвестно, обдумывал Пашка варианты спасительных действий или отдался «реке событий», как это было свойственно ему. Так или иначе, в то утро, проснувшись в головокружении и ознобе, он совершил самое верное из возможного – выиграл время.

То есть сперва прошёл из ветпункта, где ночевал, в шахматный домик и вывел на прогулку стосковавшихся взаперти собак, а затем, пламенея и пошатываясь, явился в администрацию парка и, надеясь повторить подвиг Александра Сергеевича, сказал, что просит отсрочки. В ответ Людмила по-русски, от сердца, послала его к лешему. «Отсрочку ему! Я тебе что, военкомат? Лечись, и чтоб духу вашего не было!»

Пашка оценил щедрость. «Лечись» – так это, может, не меньше недели! А неделя по нынешним временам – век. Столько всего может случиться! За неделю лес из юного неоперившегося птенчика превратится в крылатую стихию и укроет шахматный домик, а может быть, и унесёт. За неделю умрёт и воскреснет Христос, и пасхальная радость умягчит «сердца злых человек»… Эти слова Пашка услышал утром по радио, вечно бормочущем в Танином ветпункте.

И день пошёл своим чередом. Похоронили Мышу под берёзой и остались постоять, почтить память певчей – Пашка, Наташка, Ася, Курт и все собаки, кроме раненого Джерика и Пашкиной любимицы – напитанной вечным страхом Агнески, заползшей в домике под диван. Из людей отсутствовал Саня. Он позвонил и объяснил виновато, что жене всё ещё плохо. Конечно, никто не заподозрил бы его во лжи, но чувство тревожного недоумения родилось в каждом. О Сане молчали.

Земля пахла уже не прелой листвой, а свежестью. Не снеговая сырость, а май слышался в чёрных комьях с ростками травы.

– Паш, у меня Мышины песни записаны, – может, тебе понадобится, – проговорил Курт, скорбный, с поникшими плечами. Если бы он вдруг окаменел так, на могилке у Мыши появилась бы статуя ангела.

– Да ладно вам! Мыша – счастливая собачка! – высмаркивая последние слёзы, сказала Наташка. – Вон сколько народу её любило! Я видела, на сайте одного приюта прямо рубрика есть такая: «Они не дождались». И всё морды, блин, такие грустные! Это вот да… А Мыша чего? Ей попёрло! Что ей, плохо с нами было?

Когда Наташка договорила, Гурзуф повернул косматую морду к погоревшему загончику и взлаял гневно и обличительно. К его мнению присоединились остальные собаки. Сердясь, они обругивали людей, и лес, и глупую Мышь – за нерасторопность. А возможно, это был залп славы над могилой товарища.

– Надо чаю выпить, с мёдом, – сказал после похорон Пашка. – Чего-то мне как-то… Наташ, чайник поставь!

Наташка послушно и резво пронеслась в шахматный дом и запорхала вдоль сдвинутых парт, расставляя чашки, высыпая на блюдца печенье и вафли к чаю. А мёда-то и нет! Вот дураки – никто не додумался принести мёд!

Холодно. Эх, как же холодно было в тот вечер в разорённом Полцарстве! Призрачно клубились в сумерках дворика обездоленные собаки, тыкались носами в колени и руки людей. Наконец хозяин дал команду: «Домой!» – и, распахнув дверь в Наташин уют с чаем и вафлями, подождал, пока собаки зайдут в шахматный домик.

Ну вот, чай поспел. От пара и тесноты потеплело. Уцелевшие звери толкутся внутри, обнюхивают стол и углы. У Пашки блестят глаза, он увязан в Наташкину кофту. После блужданий в пролитой дождём рубашке не только голос сел, но и явно поднялась температура. Весь день государя бил озноб, а теперь от нурофена из аптечки ветпункта – хорошо, жарко. Тесно друг к другу сидят за узким столом – Пашка, Наташка, Ася, Курт и прибежавшая на чайный дымок Татьяна. Честно делают вид, что решают приютское будущее.

Наташка, растрёпанная сильнее обыкновенного, с пружинками белых волос, кое-как рассыпанными по плечам, проверяет свои публикации в соцсетях по сватовству собак. Её маленькие глазки-льдинки унылы.

– Ну вот и что? Мы и так им всем возраст скостили и про болезни не пишем – и что толку? Советуют вот тут передержки… Больше ничего.

Все заглядывают в планшет. Под фотографией колченогого Фильки с седой мордой – сочувственные комментарии: «Бедный!», «Лапа!», «Жалко!», «Удачи, малыш!» – и прочее.

– Это наши собаки – кому они нужны, если и нам не нужны? – сурово говорит Ася. – Мы должны наплевать на капризы родственников и взять их к себе. Просто взять! Я возьму, что бы Сонька ни говорила! Куплю ей зиртек или кларитин – пусть лопает, и не будет никакой аллергии! – И вдруг, словно проснувшись, растерянно смотрит на собравшихся. – Ну а Соню-то мою мне тоже жалко!

– Если бы не тот случай с Кашкой и бабушкой… – виновато говорит Курт. – У меня мама сказала – со следующей собакой меня похоронишь. Ну что я могу? Нет, всё равно возьму, конечно… А если родители меня выставят, нас всех приютит Саня! Как вам такой план?

– У него семья, – хмуро напоминает Пашка.

– Семья? – смеётся Курт. – Не думаю. Не уверен… Вряд ли!

Ася взглядывает изумлённо, но Курт отмахивается:

– Не важно! Не сейчас.

– А поехали все на «Рижскую», помолимся святому мученику Трифону! Он животных защищает. А ещё и как бы тёзка! Пашка, ты у нас чей? Трифонов! – предлагает Наташка.

– А чего молиться? – Пашка смотрит в угол. – Если они есть – им что, без молитв не видно? Слепые они, что ли? Вот, мы тут – это и есть молитва. – С чашкой выглядывает на крыльцо.

И последний свет дня стекает вместе с малиновой краской неба в землю.

Первой ушла Наташка – ей пора было на электричку. Затем собралась Татьяна. Закапала Норе в глаза, строго, не церемонясь, сунула в пасть страждущих таблетки и оглянулась на племянника.

– Раз упрямый такой – иди хотя бы ночевать в кабинет! И на ключ запрись! Мало тебе прошлого раза? Люди-то злые!

– Да всё уже. Выплюнули всю злость, откуда ещё? – буркнул Пашка, заворачиваясь в плед, и «шотландским» красным клубком, колени к подбородку, закатился в угол кушетки. – Ася, можешь к деду моему зайти? Посмотри, как он там, – сказал он, с трудом попадая зуб на зуб. – Скажи, что я не один, наври чего-нибудь, чтоб не волновался там.