Расцеловать его? Подарить ему флешку? Зонтик? Зеркальце с крышкой из муранского стекла? – думала Ася, быстро припоминая содержимое сумки. Усмехнулась и неожиданно для самой себя – гибко и глубоко поклонилась. Выпрямилась, ясно посмотрела в смущённое лицо рабочего и, развернувшись, выбралась через прореху в заборе на улицу.

Ася опоздала в студию на десять минут, встретила косоватый взгляд девочки-администратора и, войдя в зал, улыбнулась собравшимся за мольбертами ученикам.

– Извините за опоздание! Просто тут такое по дороге случилось! – сказала она и, расставляя чуть вздрагивающими, ещё влажными от дождя руками композицию на столике, поделилась историей.

Рассказывая о происшествии, Ася чувствовала, как её голос взволнованно всплёскивает и срывается. Она знала, что не все одобряют её слова. Но разве это повод молчать? Саня всегда утверждал: что бы ни было, люди – братья. И надо упрямо, упорно обращаться с ними как с братьями, пусть даже тебя высмеивают в ответ.

– А если бы она правда была бешеная? – выслушав Асин рассказ, сказала Алла, самая прилежная из Асиных учениц. У неё был особенно тщательно выписан кувшин и складки. – Я бы кирпичом не стала кидать, потому что я их боюсь, вдруг ещё хуже набросится. Но сразу бы позвонила в соответствующую службу.

– Мне кажется, пока стройка – ей тут лучше. Там такой парень хороший, – он бы ей возле бытовки сделал тёплую конуру, и она жила бы на воле, растила щенят, – терпеливо, всё ещё помня Санины слова о братстве, сказала Ася. – А в муниципальных приютах, там, конечно, волонтёры – святые люди, но их же не хватает на всех животных. Да и мест там нет. И щенков куда?

– Ну, милая моя, это же не люди, потерпят! И так сколько наших бюджетных денег идёт на все эти кошачьи богадельни! Лучше бы увеличили пособия по уходу за ребёнком.

– А куда же их тогда? – спросила Ася – и тут же услышала где-то в области затылка тихий хохоток: «На мыло!»

Ася не знала наверняка, шепнул ли это кто-то из учеников или породил её собственный раздражённый мозг, но на всякий случай взяла из вазы высокую кисть. Держа в руках оружие – шпагу или, может, кинжал, она почувствовала себя твёрже.

– Животные, они же не наши рабы и не обуза нам. Они человеку даны для обучения милосердию, чтобы он о них заботился, как о маленьких неразумных детках! – сказала Ася.

– Да, чтобы заботился! – пискнула из-за мольберта юная Алёна. – Я им на следующее занятие еду принесу, можно? Вы тогда передадите?

– Детки не кусаются, а меня возле школы болонка тяпнула, я в пятом классе был! – внезапно проговорил всегда молчавший парнишка, худенький и робкий, с косоватой зализанной чёлкой, имевший неистребимую привычку рисовать мелко. – Хорошо, вроде хозяйская – не стали уколы делать. Мы доминирующий вид и обязаны себя обезопасить.

– Слава, при чём тут это! Люди тоже кусаются, да ещё как! – воскликнула Ася. – Бывает, куснут водородной бомбой – и города нет! Не об этом ведь речь. Вы представьте: у собаки попал в беду щенок. Она не может объясняться словами, у неё нет ни денег, ни документов, ни прав. Но она сообразила, что надо позвать человека! И вот она кидается ему под ноги и на своём языке молит помочь. Вы представьте только, какая она умница и какая раненая душа, но не отчаивается, зовёт и зовёт этих тупых, бесчувственных наделённых властью тварей!

– Ну уж вы, Настя, извините! У вас мир перевернулся! Назвать человека тупой тварью, а животное – умницей! – твёрдо сказала Алла и выставила в проход между мольбертами крупную ногу в узкой брючине.

Ася удивлённо взглянула на этот нелепый шлагбаум.

– Анастасия Сергеевна, у неё инстинкт – по щенкам плакать! – почуяв поддержку масс, заметил Слава и впервые за все занятия поднял на Асю взгляд. У него оказались совсем бледные голубые глаза. – И у крыс инстинкт, и вообще они умные. У меня у сестры – домашняя крыса, мы её любим. А беспризорных крыс травят, и правильно делают.

– Травят? – спросила Ася. – А может, жгут? – И, мгновенным движением ткнув кисть под подбородок врага, приподняла. Слава выронил карандаш и замер. Глаза замигали, выражая ужас жертвы, к горлу которой приставили нож. – Когда вы умрёте, вы сразу попадёте в концлагерь, – проговорила Ася задумчивым тоном рассказчика. – Вас там сначала заколют препаратами и запрут в тёмный ящик – на карантин. Ну или в душегубку – вшей выпаривать. А зимой замёрзнет водопровод и вам не будут давать воды – чтоб вы грызли сухой корм и сходили с ума от жажды. И погулять из клетки вы уже не выйдете никогда. Устраивает? – И резко, будто гвоздодёром выдернула кисть из-под трясущегося подбородка ученика.

Пространство вокруг Аси встало вверх дном: взревели мольберты и стулья, и десяток разномастных голосов, за вычетом робкой Алёны, наперебой заклеймили безумную. Кто-то проверил, удалась ли на телефоне видеозапись дебоша, – и радостно взмахнул мобильником.

– Психичка! Жди, за тобой приедут! – сверкнул во всеобщем гвалте голос Аллы.

А дальше Ася не слышала. Сорвав с вешалки пальтишко, она вырвалась вон и, сбежав по крутой лестнице, нырнула под утешительный дождь.

На сердце, бьющемся весело и страшно – в два раза чаще шагов, звенела радость! Наконец-то Ася проткнула душный полиэтилен реальности и выскользнула прочь из мира людей. Это не Славу, а воплощённого беса она держала кистью под подбородком!

Какое-то время внутри ещё звучал грустный тихий голос: «Что ты делаешь, Ася? Зачем нарочно изображаешь безумие? Твой кровавый бой не воскресит Мышь и не смоет с Лёшки его преступление. И никто тебя не поддержит – даже Саня!» Но Ася мотнула головой – и голос выскочил вон.

Вскоре справа заклубился седыми кудрями храм Николы в Пыжах – Ася ему улыбнулась. Затем прошла немного и, перебежав дорогу, заглянула через низкую дверцу в пригожий садик Марфо-Мариинской обители. Марфа, Марфа… Марфуша!

Снова перебежала – к розовой церкви, накинула на голову шарф и вошла через тугие двери в согретый, светящийся изнутри полумрак. Приникла лбом к стеклу – под нежным, юным ликом Иверской Божьей Матери – и полетела дальше.

Этот мотыльковый путь, порхающий по церквам, как по цветам, Ася не смогла бы никак объяснить. Она не знала, чего искала. Её резвость была резвостью собаки, которую гонят смертельный холод и голод. И как оголодавший зверь повсюду ищет съестное, так же инстинктивно, подгоняемая страхом гибели, Ася искала духовный хлеб.

Ушёл восторг разбоя. Понемногу она начала сознавать, что изгнана из мира людей. У неё больше не было мужа и работы. Не было даже обожаемого брата Сани – он остался на небесах своей святости, тогда как его сестру смыло с грязной водой весны.

В каком-то дворе Ася села на корточки возле лужи и, подняв тополиную ветку, провела ею по воде. Серый, душистый, пахнущий тополиными почками дождь пускал по луже круги и разгонял Асину душу ручьями по всему Замоскворечью. Она чувствовала, как её существо уносится с дождём в полные водостоки, впитывается в землю дворов, уходит паром в зависшие над Москвой бледные тучи.