Мужчина смотрит на меня как на полоумную:

— О том, как полсотни конников графа д'Альбрэ галопом промчались по этой самой дороге пять дней назад. В его имение, стало быть, торопились. В Тонкедек.

Я поворачиваюсь и незряче иду к двери. «Нет, нет, нет! — бьется глубоко в груди. — Только не Шарлотту! Не Луизу!»

Чудище вскакивает и поспешно выходит следом за мной:

— Что стряслось?

Почти не глядя на него, я сдергиваю с крючка плащ и накидываю на плечи.

— Д'Альбрэ со своими людьми проезжал здесь пять дней назад.

Рыцарь хмурится:

— Что за нелегкая их сюда занесла? Разве ему не нужны под Ренном все воины до последнего?

— Я же говорила: плох тот предводитель, который все свои шансы складывает в одну корзину. — Глубоко вздохнув, я заглядываю Чудищу в глаза. — Мы с младшими сестрами росли в Тонкедеке, и сейчас они там.

— Он что, боялся, что герцогиня захватит их и потребует выкупа?

Я смеюсь. Смешок получается пустым и неприятным.

— Нет. Это он сам хочет выкуп за них потребовать. С меня…

Всю дорогу, пока мы мчимся в Тонкедек, я цепляюсь за призрак надежды, хотя страдания, которые д'Альбрэ способен причинить девочкам, ограничиваются лишь возможностями моего воображения. Ибо я слишком хорошо его знаю.

Я гоню лошадь сумасшедшим карьером, нимало не заботясь, поспеют ли за мной остальные. Янник и воины отстают, но Чудище скачет бок о бок со мной. Его могучее присутствие — вот и все, что удерживает меня, не давая рассыпаться на сотни изломанных осколков.

В некоторый момент я задумываюсь о том, как он должен себя чувствовать, приближаясь к месту гибели его сестры, но эта мысль настолько усугубляет мое отчаяние, что я усилием воли отгоняю ее. Я прошу — я умоляю Мортейна оградить их. Сделать так, чтобы я ошиблась. Пусть окажется, что д'Альбрэ приезжал в Тонкедек за дополнительным войском.

Но в душе я понимаю, что надеяться на это просто смешно.

Когда мы достигаем границы владения, я сразу вижу, что на длинной извилистой дороге, ведущей к воротам замка, нет никакого движения. Ни охотничьих отрядов, ни отбывающих войск. На укреплениях не видно дозорных, а это значит, что д'Альбрэ в замке наверняка нет.

Привратник явно удивлен моим появлением, но пропускает нас беспрепятственно. Мы въезжаем во двор, и навстречу выбегает сенешаль. Он рад приветствовать меня и с готовностью забирает повод лошади:

— Госпожа Сибелла!

Не дожидаясь появления конюха, я спрыгиваю с седла.

— Где мои сестры? Шарлотта и Луиза? Я хочу видеть их!

Он недоуменно глядит на меня:

— Но их нет здесь, госпожа. Они уехали в Нант.

Тело, кажется, прежде разума понимает, что это значит. Меня сгибает пополам. Руки и ноги дрожат, колени грозят подломиться.

Сестер здесь нет.

Дикие звери разломали мне ребра и вырвали сердце, оставив гулкую пустоту.

— Сударыня?

Голос звучит где-то далеко-далеко. Я едва слышу его. Боль проворной ртутью разбегается по жилам, ревет в ушах, ища выхода.

Я должна вернуть их.

Больше я ни о чем думать не способна. Поворачиваюсь к своей лошади, но тут на мое плечо ложится огромная ладонь и останавливает меня.

Я едва не хватаюсь за нож:

— Пусти!

Чудище лишь притягивает меня к себе, прижимает к латному нагруднику.

— Их увезли давно, — произносит он тихо. — По дороге не догнать.

Я оборачиваюсь к сенешалю:

— Когда мой государь-отец отбыл отсюда с моими младшими сестрами?

— Три дня назад, госпожа, — отвечает он. — Только вашего государя-отца тут и не было, за девочками приезжал молодой хозяин, Юлиан.

Это новое известие едва не валит меня с ног. Пошатнувшись, я выпрямляюсь:

— Юлиан?

— Он самый, госпожа моя. С восьмью десятками воинов вашего батюшки.

Глубоко в животе пускает ледяные корни семечко ужаса. Мой отец мог забрать девочек по самым разным причинам… но Юлиан? У него причина может быть только одна. А именно — ловить меня на живца. Кто лучше его знает, как дороги мне Шарлотта с Луизой?!

Или он по приказу отца сюда приезжал? Сенешаль отвечает на мой невысказанный вопрос:

— Молодой хозяин говорил, что вы можете появиться, велел кое-что передать.

Я делаю быстрый шаг в его сторону:

— Что передать? Ну же, скорее!

Он посылает пажа с наказом принести коробочку из его покоев. Я дожидаюсь, нетерпеливо расхаживая по двору. Приказываю конюху седлать свежих лошадей, но Чудище снова противится.

— Нет, — тихо говорит он. — Сейчас ты должна отдохнуть и привести мысли в порядок. Нельзя лететь, точно плохо нацеленная стрела!

Собственно, он высказал мои затаенные мысли, и я понимаю, что он полностью прав, но не возразить не могу:

— Как, по-твоему, я буду отдыхать, зная, что им угрожает опасность?

Его взгляд полон сострадания, и это новый удар для меня, ведь кому, как не ему, знать, что я сейчас переживаю. Совершенно так же мучился и он сам, когда Элиза отправилась венчаться с д'Альбрэ.

Теперь ему приходится вытерпеть эту муку во второй раз.

Я прижимаю пясти к глазам. Вот бы заплакать! Дать хоть малейший выход невыносимому страданию!

Ничего не получается.

Как теперь я могу рассказать то, что собиралась? Как открою последнюю разделяющую нас тайну, которую хотела поднести ему, точно подарок? Все изменилось, и я способна поделиться с Чудищем только отчаянием.

А тот не принимает моей попытки отгородиться. Он вновь подходит вплотную:

— Пока они путешествуют, им ничто не грозит. Очень уж сильна охрана. Да и вообще, если я что-нибудь понимаю, их просто хотят использовать, принуждая тебя вернуться к отцу. Мы чуть не загнали лошадей, пока мчались сюда, и сама ты на ногах не стоишь. Да и план какой-никакой надо придумать.

От дальнейшего спора меня спасает возвращение сенешаля. Он несет деревянную шкатулку, вырезанную из лоснящегося черного дерева и инкрустированную перламутром. Сенешаль с поклоном вручает ларец мне.

До чего же страшно открывать… Я делаю глубокий вдох и откидываю крышку.

На алом бархате лежат два срезанных локона. Один, золотисто-каштановый, принадлежит моей сестренке Луизе. Другой, куда более темный, — Шарлотте. Оба они переплетены с третьим, и я узнаю блестяще-черные волосы Юлиана, своего брата.

Захлопнув крышку, я прижимаю шкатулку к животу, словно затем, чтобы спрятать ее, но увиденного уже не забудешь. Тут явно не обошлось без воспоминаний о двух других локонах, его собственном и моем, которые он в знак верности носит запрятанными в рукоять меча. Кажется, меня вот-вот стошнит.