Не он, а Дайм. Без Роне. Свет без тьмы.

Свободен. Дайм свободен. Сейчас и всегда. Его мечта осуществилась.

Ты же этого хотел, темный шер Бастерхази? Ты хотел, чтобы Дайм был счастлив, так радуйся!

Радуйся, дери тебя семь екаев!..

Радоваться не получалось. А получалось… нет, не рыдать и не скулить! Не скулить, сказал! Улыбайся, шис тебя… улыбайся, темный шер! Не можешь? А надо. Ты знал, что будет именно так. Потому что иначе быть не могло. Не после того, что ты сделал.

От чужого счастья кружилась голова и темнело перед глазами. Чужое счастье кололо, резало до крови, рвало изнутри – словно кристаллы льда, в который превратилась некогда огненная кровь. Роне был бы рад замерзнуть. Ничего не чувствовать. Не думать.

Но…

Тело замерзло – но разум был ясен, как никогда. Кристально ясен. И Роне прекрасно видел все, что привело его сюда. Все, что он сделал. Каждый свой выбор. Каждое решение. Каждый момент, когда он лгал, боялся, оказывался доверять, сваливал вину на других и снова лгал.

Дайму.

Только ли Дайму? Чего уж там, прежде всего – себе.

Придумал любовь к светлому шеру, потому что увидел возможность сорвать куш. Получить разом и свободу, и силу, и политическую поддержку, и великолепный секс, и что там еще? Что может дать темному шеру глава МБ, императорский сын? Все. Все может дать, что только захочешь. Кто же тут откажется! Только не ученик Паука, прекрасно научившийся никогда не упускать шанса. А если получить это прекрасное «все» можно, только если любишь, то почему бы и нет? Назови вожделение любовью, поверь себе сам, и пожалуйста. Тебе верят даже боги.

Если бы Роне не замерз до полной неподвижности, он бы рассмеялся.

«Я люблю брата моего Дюбрайна, видят Двуединые», – сказал он Ристане и поверил сам.

Так удобно.

Я люблю Дюбрайна – значит, Дюбрайн мне должен. Не только любить, но и доверять. И защищать. И дать все-все-все…

Только тебе, темный шер, было мало. Все не так. Тебе единение предлагали? Предлагали. Дважды. А то и трижды. Помнишь те солнечные ромашки на подоконнике? В Тавоссе, темный шер. В той же проклятой таверне, где вы нашли Шуалейду, только на пятнадцать лет раньше. Помнишь, что ты ответил тогда еще майору Дюбрайну? То есть спросил.

«Всех ли темных шеров вы трахаете, прежде чем казнить, светлый шер?»

Помнишь его лицо, темный шер? Ты оправдал себя тем, что Имперский Палач отлично умеет притворяться. Изображает сначала симпатию, даже влюбленность, а потом – боль и разочарование. А на самом деле ты хотел сделать больно. Как можно сильнее. Потому что…

Трус потому что.

От одной только мысли довериться светлому шеру ты готов был обосраться. И сделал все, чтобы оттолкнуть. Чтобы у майора Дюбрайна даже мысли не возникло подойти к тебе еще раз вот так – открыто предлагая свое тепло, доверие и свет.

Если бы Роне мог, он бы завыл. Но – не мог. Даже дышать. Только смотреть будто со стороны на…

Труса. Омерзительно расчетливого, лживого труса.

Который врал себе, что любит. Что желает Дайму счастья. Дайму. Не себе. А на самом деле? Что ты дал ему, темный шер Бастерхази? Ты дважды предал его. И дважды почти убил.

Хочешь сказать, не убил, а спас, да, темный шер? Сотворил чудо, вернул душу Дайма с полпути в Светлые Сады, отдав собственное сердце, жизнь и дар? Да. Сотворил. И спас. Вот только если бы ты не бил насмерть, желая причинить самую сильную боль – потому что тебе же больно, тебя же обманули и предали, да? – то Дайма бы и спасать не пришлось. Сам убил, сам оживил, как благородно, с ума сойти. Теперь Дайм тебе за спасение должен… все. Ты ж пожертвовал собой ради него. Страдал. Мучился. Ожидая, нет, требуя – чтобы твое самопожертвование оценили. Потому что спасал не для него, а для себя.

«Не могу и не хочу жить без тебя, мой свет», – вот что ты думал, темный шер.

«Мой».

Всегда только «мой, мне, меня».

А когда «твоего» светлого шера пыталась вытащить с эшафота Шуалейда, как ты отреагировал, а? Возненавидел ее! Не потому что она маленькая дурочка и сделала все криво и косо, а потому что… ну, признайся сам себе! Ты же ревновал. Только ты имеешь право на Дайма. Убить или спасти, неважно. Он – твой. Он должен быть благодарен только тебе. Любить только тебя. Лишь ты имеешь право подарить ему весь мир. Все, что он захочет, но – только из твоих рук. Сначала отнять этот мир, а потом подарить. И требовать благодарности, восхищения и любви.

Мерзость, правда?

Полнейшая мерзость. Достойный последователь Файербаха.

Не кажется ли тебе, темный шер, что ты как был шлюхой, так шлюхой и остался? Просто сменил Файербаха сначала на Ристану, а потом – на великолепную, наивыгоднейшую партию. На светлого шера Дюбрайна. Потому что без него ты ноль. Не тот ноль, который шер-зеро, а тот, который – пустое место.

Тьфу. Гадость. Лучше бы ты сдох еще тогда, перед Линзой, а не морочил ему голову. Он-то считает тебя другом. Возлюбленным. Единомышленником. А ты его – билетом на дилижанс до Светлых Садов.

Гниль ты, темный шер Бастерхази. Ничуть не лучше Файербаха, прав он был, когда говорил, что ты – такой же, как он. Что все вы, темные шеры, одинаковые. Что его учеба тебе еще не раз пригодится, потому что это естественно для вас, темных – брать все, до чего можете дотянуться, и давать взамен только то, что из вас вытрясут насильно…

Поток ледяной воды, вылитой на голову, вышвырнул Роне в реальность и заставил судорожно хватать воздух открытым ртом. И, едва он успел разлепить глаза и увидеть над собой красную (и довольную) рожу умертвия, как на него вылилось второе ведро. Такой же холодной воды. Даже с колкими льдинками, провалившимися за шиворот.

– Ману, какого шиса?! – только-только вдохнув, рявкнул Роне.

– О, ты вернулся в мир живых. Поздравляю, Ястреб, ты – придурок.

– Какого к екаям!.. Ты… – Роне чихнул и помотал головой, отряхивая воду.

– Молока потребую. За вредность, – проворчал Ману что-то непонятное. – Мне надоело, Ястреб, что ты чуть что помираешь. Кто тебя этой дряни научил? Только не говори, что Магда! Она всегда была редкостно здравомыслящей особой, и вообще, тебе с ней повезло… Что смотришь, как на двухголовую собаку?

– Ты поставил щит.

– Не я. – Ману покачал полупрозрачной головой. – Линза закрылась. То ли сама, то ли Шуалейда ее закрыла. А тебе еще тренироваться и тренироваться. Малейший выплеск, и на твоем чердаке ураган с цунами.

– Не выплеск, Ману. Всего лишь понимание кое-чего.

– Пф! Подумаешь, немножко осознания собственной дури! Утешься, Ястреб, ты не один такой. Все мы придурки, если выражаться нежно.

– Уверен, что это должно меня утешить?

– А другого утешения не будет. Или ты принимаешь себя как есть, с дурью и дрянью, и что-то с этой дурью и дрянью делаешь, или не принимаешь – и тогда дурь и дрянь делают что-то с тобой. Это же элементарно, Ястреб. Контролировать ситуацию может лишь тот, кто имеет смелость за эту ситуацию отвечать. Обвиняя кого-то другого, ты отдаешь контроль в его руки. И все. Ты – в заднице, жалкая беспомощная жертва, упивающаяся собственной правотой и страданиями.