Он всю жизнь был, конечно, благодарен своим учителям, начиная с первых, еще заводских тренеров – Владимира Чечерова, как раз и определившего его неизвестно почему в ворота, и Алексея Гусева, прививавшего начальные вратарские навыки, да первого динамовского – Аркадия Чернышева, который лишь за два открытия – Яшина в футболе и Мальцева в хоккее – достоин памятника. Был благодарен Михаилу Якушину, Ивану Станкевичу, Алексею Хомичу, Михаилу Семичастному, Гавриилу Качалину, Александру Пономареву, Константину Бескову, многим другим, принявшим участие в его судьбе. Себя благодарить особенно не умел, но его тренеры как в «Динамо», так и в сборной были убеждены, а мне остается только присоединиться к их мнению, что по честному, так называемому гамбургскому счету, Яшин в своем восхождении больше всего обязан не кому бы то ни было, а самому себе. Таких американцы называют «self-made man». В переводе с английского это означает «человек, сделавший себя сам».

Вратарскую науку Яшин осваивал настойчиво. На тренировках себя не жалел, чтобы преодолеть и чужое неверие, и собственную неуверенность. Понукать его тренерам не приходилось: он попросту боготворил это славное дело – футбол и хотел такому чуду соответствовать. В полной мере соответствовал и своему же ответу на журналистские попытки докопаться до корней пришедшей к нему позже вратарской неповторимости: «Наш удел – греметь костями о землю» (умел же сказануть, черт возьми). И действительно «гремел» часами, весь в пыли и грязи – сами знаете, какие у нас водились и водятся тренировочные поля, особенно по весне и осени. Просил бить ему двумя-тремя мячами. Бросался за одним, вскакивал, нырял за другим. Злился, правда, даже огрызался, когда били, говоря языком физики, не последовательно, а параллельно, иными словами, не с малыми интервалами, а одновременно – это распыляло, рассредоточивало внимание.

Впервые вызванный в начале 60-х на сборы национальной команды СССР, Валерий Лобановский был поражен, как много и самозабвенно, абсолютно не щадя себя, работал Яшин на тренировках – «падая и вставая, снова падая и вставая, без устали и без нытья». То, что узрел и неожиданно открыл для себя киевлянин, уже лет десять или около того было ведомо и привычно московским одноклубникам и старожилам сборной. «Его самоотдача иногда даже пугала нас, – не переставал удивляться спустя целую вечность Константин Крижевский. – Однажды во время тренировки Лева упал в обморок. Хорошо, рядом находился врач, быстро привел его в чувство. Мы испугались, не перегрузка ли. Доктор говорит: нет, к большой работе он уже привык, но уж слишком отдается игре, слишком рьяно за все берется». Но иначе не умел.

Не умел и жаловаться на трудности, не привык бравировать ими. Как-то сказал мне: «Я не очень люблю, когда выпячивают трудности своего дела. Киноактеры, бывает, рассказывают об адском труде на съемках, балерины – о выматывающем тренаже. Каждое дело трудное, если его не любишь или оно надоело. Если это твое родное дело, если прирос к нему, трудностей не замечаешь. В футболе полагается вкалывать на тренировках, но лично мне это было не в тягость».

Когда был уже в возрасте, за ним не могли угнаться резервисты, хотя были младше на 10–15 лет – присаживались на травку в изнеможении, пока Яшин продолжал «греметь костями». Огромные нагрузки – десятки и сотни ударов за тренировочный день – вошли в привычку, стали, можно сказать, потребностью организма. Единственное, что стал позволять себе со временем, – не летать ласточкой за каждым мячом. Здравый смысл подсказывал ему, что в этом случае физический и нервный износ был бы чрезмерным. Часть таких ударов старался отбивать ногами (и этот навык ох как пригодился в игре!), а некоторые просто провожал глазами, как бы дотягиваясь до мяча мысленно, репетируя бросок в уме. Стоп! Чуть задержим внимание на этом «в уме».

Мысленное моделирование Яшиным своих действий для приема разнообразных ударов может быть понято нами, простыми смертными, мной во всяком случае, только с подачи профессионалов. Первым, насколько помню, обратил на это внимание интересующихся Андрей Старостин. А недавно напомнил, пойдя в своих рассуждениях еще дальше, Валентин Бубукин. Известный в футбольной среде весельчак и баечник, которого, кстати, и Яшин нахваливал как автора доброго настроения в сборной команде, оказался еще и глубоким аналитиком. Задуматься об истоках яшинского мастерства заставил его один случай на тренировке.

Форвард обводящим ударом послал мяч в сетку, Яшин даже не дернулся, и Бубукин исторг радостный вопль. Вратарь посмотрел на него иронически:

– Чего радуешься? Я этот мяч взял.

Бубукин остолбенел: Лев достиг такого совершенства, что мог проводить физическую тренировку мысленно. Нападающий бьет, головной мозг фиксирует удар, дает сигнал в ноги, они пружинят, вратарь падает и берет. Только все это прокручивается в голове! В следующий раз, забив мяч, Бубукин уже не радуется, но и Яшин ведет себя по-другому:

– Какой же я дурила! Момент удара прозевал – я этот мяч не взял.

Валентин Борисович даже отваживается на сравнение с «эффектом Паганини». Некий англичанин, поясняет Бубукин, решил узнать секрет репетиций гениального скрипача. Просверлил дырку в гостиничном номере и сорок пять минут смотрел, как одетый во фрак музыкант стоял с поднятым смычком не двигаясь. После такой «репетиции» он был весь мокрый от пота. Не считая себя большим знатоком психофизических процессов, Бубукин предполагал, что есть научное объяснение такому тренингу, когда голова реально моделирует действия рук и ног. Яшин, считал его друг, был из тех редких счастливчиков, что добивался идеального исполнения своих мысленных приказов.

Бубукин вспоминает, как Лев на тренировках минуты три стоял провожая взглядом летящие в ворота мячи. Со стороны казалось – еще не проснулся или просто пижонит. Потом включался и тащил все что только можно. За те три минуты просчитал все возможные траектории. И уже затем испытывал модель в деле. Эти показательные штрихи из тренировочной практики Яшина, обязательно включавшей серьезные умственные усилия, дают основательный толчок к пониманию корневой глубины его вратарского превосходства.

Одним из своих «производственных секретов» Яшин привел в полное изумление очень знающего французского журналиста Жана-Филиппа Ретакера: «Я становился в двух-трех метрах от ворот, лицом к ним. То есть, получается, спиной к партнерам. По свистку они наносили сильные удары. Я не знал, кто и откуда будет бить, поэтому после свистка резко оборачивался, пытаясь отразить летящий мяч, который посылался по моей просьбе под разными углами и на разной высоте. Так отрабатывал реакцию на удары, которые изначально не видел».

Даже, казалось, привыкшие к яшинской выдумке на тренировочные новшества одноклубники поражались, как он отрабатывал быстроту реакции – мог намертво поймать в углу мяч, мгновенно вскочить и бросить его во второй мяч, пробитый по просьбе самого же Яшина в другой угол. И так не раз за одно занятие!

Видно, взрослые заботы несостоявшегося детства тогда же и начали прививать вместе со стоицизмом совсем не детский подход к делу и здравый взгляд на происходящее. Потому-то, уже динамовским дебютантом, погоревав после первых неудач, Яшин трезво расценивал свои возможности: «До основного состава не дорос». И практическим упражнениям в воротах обычно предшествовал разбор с тренером пробелов его вратарского образования, характерных ошибок в прошедших матчах, чтобы немедленно приняться за их устранение. Наставник динамовского дубля, будущий вузовский педагог и кандидат наук Иван Станкевич быстро убедился в пытливости нового динамовского вратаря, его умении критически смотреть на себя, оценивая как бы со стороны.