Такое вот отношение двух футбольных мыслителей друг к другу

Когда испарилось раннее недоверие к Яшину, в период зрелости вратаря его реноме, видимо, ни у кого не вызывало особого желания позволить себе критический анализ действий. Речь не об отдельных матчах – тут он не избежал критики, иногда даже несправедливой, а об архетипе игровых навыков и привычек. Убежден, что идеализация была Яшину совершенно ни к чему, он и без нее возвышался, словно Эверест. Помню, как Лев Иванович заразительно смеялся, когда я рассказал, как две-три редакции отказали мне в намерении преподнести его реалистический образ, фиксирующий не только масштаб личности, но и, как тогда выражались, «отдельные недостатки» живого классика футбола. И добавил: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет».

Яшина раздражала неуемная восторженность и лакировка в освещении футбола, в частности, в припудривании его собственного облика. Когда понял, что таковы неписаные правила советской пропаганды и ничего не поделать, махнул рукой, но иногда его прорывало, потому что нереалистичная самооценка мешала нашему футболу, заметно в 70-е годы сдавшему, подняться на прежний уровень. Он публично выражал недовольство, что «критика и самокритика звучат все тише и тише, а вот привычка громко кричать о малом успехе и умалчивать о неудаче остались». Его не устраивало, что «научились гордиться мнимыми успехами». Словно заглянул в наше время, когда эти вещие слова звучат еще актуальнее, чем четверть века назад.

А над своей «непогрешимостью», усиленно раздувавшейся тогдашней прессой, просто насмехался. Спрашивал одного из моих коллег: «Неужели напишете, что я всю свою спортивную жизнь курил? Какой же пример подавал молодежи?» По-моему, это «открытие» наша пресса впервые сделала только в 80-е годы, а об усилившемся пристрастии к выпивке во времена его чиновничьего дискомфорта я вставляю «лыко в строку» только сей момент.

В игровые годы особым пуританством Яшин тоже не отличался. Правда, трешки и пятерки не стрелял, в компанию динамовских выпивох не входил, в забегаловки с ними не гонял. Отъявленным «режимщиком» тоже не слыл, знал место и время, где и когда можно расслабиться. Поэтому я не удивился той были, что поведал мэтр нашей литературы Василий Аксенов. В 1962 году, направляясь с писательской делегацией в Японию, он летел одним рейсом с московским «Динамо», приглашенным туда же на товарищеские матчи. Оказался в салоне по соседству с Игорем Численко, позади расположился Лев Яшин. Число знал о богемности молодого писателя, быстро с ним сошелся и обратился с просьбой:

– Тут за нами стукач присматривает, из-за него даже выпить нельзя. Но ты все-таки закажи виски, а я прилягу на пол, чтобы он не засек, и выпью чуток…

Так и сделали, потом Игорь обернулся к Яшину:

– Лев, выпить хочешь?

– Не против.

– Ложись тогда…

Яшин сильно пригнулся, чуть под кресло не залез. Очень хорошо его понимаю – грех было не выпить в международном рейсе: настроение перед «заграницей» что надо, «под такую закусь, да бутылку», как пел Высоцкий. Кто ж осудит, что усидели ее, да еще втроем, тем более что до первой игры в Нагое оставалось несколько дней.

А когда играть перестал, тормоза не так сдерживали, да и новые обстоятельства настроения не поднимали. По прошествии десятилетий, уже в 2007 году, одна газета, безумно пожелтевшая, при этом бряцающая своим громким брендом, причислила Яшина к алкоголикам, но быстро опомнилась и принесла извинения (только поэтому опускаю название газеты) – настолько диким выглядел этот бред. Нет, у Яшина хватало ума и воли не доводить «вредную привычку» до беспробудности, но стаканчик виски или пару стопок водки из бутылки, упрятанной от бдительной жены в «тетра-пак» (пакет) из-под молока, с утра мог хлопнуть запросто. И упоминаю об этом не на потребу любителям «жареного».

И у другого запоздалого охотника до спиртного, пристрастившегося к нему в постфутбольные времена, – Сергея Сальникова гости стали обнаруживать дома полным-полно пустых бутылок, в основном, кажется, из-под пива. Это когда он ушел из второй семьи и поселился в коммуналке близ Курского вокзала. Яшин, слава богу, и первую семью не оставлял, да и иные несхожие обстоятельства их разводили, а объединяло (и со многими другими ветеранами тоже) все большее истощение интереса к делу, подброшенному судьбой и не сравнимому по увлекательности с прежним – игрой в футбол. И не ради «клубнички», тем более не для укора стоило уже тогда трубить о житейских последствиях опустошающей неудовлетворенности, а для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к социальному неустройству вчерашних любимцев публики, переместившихся с футбольного поля на другую стезю. Но пресса, возможно, и не вполне виновата, хотя могла бы попробовать, как водилось, намеками и экивоками – напрямую-то тема была табуирована.

И уж совсем нелепо и смешно выглядела невозможность правдиво писать о самой игре и игроках. Честняге Яшину досаждало, что он представал в наших опусах напомаженным, далеким от реальной жизни. Да и самому хотелось знать, но, конечно же, от профессиональных критиков, а не от одного только клубного или государственного тренера, каковы его собственные характерные погрешности: «Тренер, разумеется, мне указывал, что надо поправлять, но есть же и другие мнения, а мне, особенно после «матча века», не решались делать замечания. За «пенки» газеты пропесочить не забывали, но сыпать соль на раны легко, а профессионально подсказать куда сложнее».

Были ли у «вратаря мира» действительно слабые места? «На этот вопрос, – писал Валентин Иванов, – вряд ли ответишь утвердительно». Того же мнения придерживался Василий Трофимов, негромкий, скромный человек, внутренне настроенный при этом очень критично к футболистам, начиная с самого себя. Наметанным взглядом находил большие минусы и у Боброва, и у Бескова, и у Стрельцова, у других наших «самых-самых», исключая, пожалуй, Петра (Пеку) Дементьева и довоенного Григория Федотова – этих идеализировал. В каком-то разговоре, а их у нас с Василием Дмитриевичем в 60-х было немало, зашла речь про Яшина.

– Лева не годами, так месяцами держал форму, и вам об этом рассказывать не надо. А когда он в форме, – своим тихим голосом, медленно расставляя слова, произнес знаменитый Чепчик, – все у него настолько налажено, что и придраться не к чему.

За долгие годы яшинской карьеры пресса тоже не нашла, да и не искала «узкие места», даже специальная («Советский спорт», «Спортивные игры», «Футбол»), все больше нахваливала. Крайне редкие критические обобщения сводились к тому, что низовые мячи он отражал с большими затруднениями, чем верховые, или играл на линии слабее некоторых вратарей. Валерий Маслов считает – того же Беляева (хотя и не сомневался, что в целом как вратарь Яшин «был близок к идеалу»). По поводу Беляева спорить с Масловым не возьмусь – он несколько лет имел возможность сопоставлять каждодневно, стало быть, видел больше моего, только помню, что при всех расхождениях в стиле двух динамовских вратарей дублер Яшина в игре на линии придерживался ясных и рациональных принципов старшего коллеги, не слишком злоупотребляя падениями и бросками.

Просматривая свои достаточно подробные поматчевые записи, которые вел в 1953–1960 годах, я не удивился сочетанию наива с юношеским максимализмом. Доставалось среди других и Яшину, иногда в весьма крепких выражениях («не упал даже, а свалился мешком»). Но мне кажется, и тогда сознавал его необыкновенность. Потеребив свою память, освежив ее этими записями, могу лишь констатировать, что предрасположения к какому-то роду действий за ним не замечал, а оплошностей на линии и на выходах, внизу и вверху он допускал одинаково – одинаково мало. Словом, серьезных нареканий не заслуживал в исполнении Яшина ни один раздел вратарского мастерства, чтобы можно было толковать о каких-то органических пороках.