Жизнь открывалась перед Ирис новыми гранями, и, несмотря на то, что были среди них и тёмные — оставалась прекрасной.

…Несмотря на почтенный возраст, Аслан-бей редко бывал дома целый день. Как правило, отдохнув после утренних занятий с Ирис и прочитав краткую молитву, он отправлялся в Дар-аш-Шиф — больницу, при которой находилась школа лекарей. Там почтенный табиб устраивал чтения для учеников, среди которых встречались даже европейцы, затем посещал больных — и не только наблюдал за работой молодых лекарей, но довольно часто сам осматривал больных и назначал лечение. После чего в закрытой карете следовал или к проливу, где из небольшой парусной лодки предавался созерцанию вод и берегов Босфора, приводя мысли в порядок, или за городские стены, в поля и леса… Но то — в солнечную погоду. В ненастье же, тянущее в последнее время слишком уж долго, предпочитал, вернувшись домой, коротать время с юной супругой, и её подругой Ильхам, практикуясь во франкском языке, а также рассказывая о своих путешествиях. А поездил эфенди за свою долгую жизнь немало…

Голубоглазая нормандка гостила у них давно. Её покровитель, Филипп де Камилле, изначально собирался покинуть Константинополь через месяц после подписания Договора о сотрудничестве между Османской империей и Франкским королевством, а потому — не видел смысла в обзаведении здесь собственным домом по примеру консула. Ему хватало своих покоев из нескольких комнат в посольстве; из них он без особого ущерба для себя выделил одну «подарку» — и не замечал в этом каких-либо неудобств для себя. Раз уж до отъезда оставались считанные недели — можно и потерпеть.

Но положение изменилось, когда, после серьёзного разговора с султаном, к ним в посольство нагрянул почтенный «лейб-медикус», как иногда франки называли Аслан-бея, и сообщил чрезвычайно важную новость. По сведениям, полученным от одного начинающего, но талантливого ясновидца, их соотечественник, которого все считали погибшим, жив, и, хоть положение, в котором он сейчас пребывает, крайне неопределённо — у него есть шансы дождаться помощи, даже если она, не торопясь, отбудет отсюда, из Константинополя… Будь послы у себя дома, в благословенной Франкии — он бы невесело посмеялись подобной шутке; мало ли, что взбредёт в голову начинающему магу! Но ясновидцев, родившихся на земле Пророка, издавна отличала удивительная точность предсказаний; да и рисунки рук того, кто приходил в волшебных снах к неизвестному юноше, подтверждали: это Бомарше. Был здесь и след от широкого обручального кольца, отчего-то отсутствующего — украденного? потерянного? отданного в уплату за лечение? — и тройной шрам на запястье от когтей леопарда, полученный как-то на охоте, но благополучно залеченный, и характерно изогнутый после перелома мизинец — все хорошо знакомые послам приметы. Вдобавок, на левом рукаве художник отметил несколько пуговиц вдоль обшлага, и пуговки эти нашивала как-то, по словам самого маленького галла, его прекрасная Фатима. Были они необычны — словно крохотные глазки с точками-зрачками, и запоминаемы.

Де Камилле оказался единственным, чьё отбытие — поскольку дела завершены и сданы — не застопорило бы работу посольства. Вот он и тронулся в путь, присоединившись к небольшой флотилии, снаряжённой султаном, и отодвинув на неопределённое время свой отъезд на родину. Но как оставить Ильхам одну в посольстве? Впрочем, франки рады были оказать ей гостеприимство, но… Аслан-бей успел раньше.

Прогулки с «Луноликой» из-за непрекращающихся дождей прервались, но Ирис не было скучно с новой подругой, рассудительной и начитанной, как Нергиз, величавой, как Марджина, грациозной, как Айлин-ханум. Ильхам, оказалась удивительной девушкой, полной достоинств; и тем больше поразилась Ирис, когда проговорилась, что, хоть «господин» и заверил султана, что женится на ней, едва они прибудут во Франкию, на самом-то деле брак не входит в его планы. Молодой граф собирается просто вернуть её на родину, помочь воссоединиться с семьёй, устроиться в новой жизни, а сам… вернётся в Константинополь. По каким-то причинам он не хочет надолго задерживаться на земле прекрасной Франкии.

Мало того — даже не собирается воспользоваться своим правом «хозяина» и добиться благосклонности девушки… к глубокому её разочарованию девушки. Она и сама не прочь соблазнить гордого франка, да только он неприступен, как Пушечные Ворота ТопКапы для неверного.

В ответ на невольное признание Ирис, расчувствовавшись, призналась в собственной неискушённости. И встретила сочувствие, понимание и… то, чего не могла добиться ранее: доверие. Как сёстры, они поверяли друг другу девичьи секреты, сокровенные тайны, делились мечтами и планами… Только одно утаила от новой подруги бывшая Кекем: секрет о просыпающейся магии фей. Ибо эфенди строго-настрого приказал ей таиться от окружающих. В Османии магией могли распоряжаться только мужчины…

Время шло.

Однажды, когда в неимоверно холодное утро на город легло белое покрывало невиданного ранее Ирис снега — последний раз он падал над Босфором двадцать один год назад! — и садовник разохался, ломая тонкий ледок на пруду, чтобы не задохнулись карпы, и Кизил, словно огненное пятно, ошалевший, прыгал и катался по мягкому холодному ковру во дворе — сердце Кекем учащённо забилось. Она распахнула створки окна, вдохнула полной грудью морозный воздух, поначалу обжёгший, а затем приятно охладивший гортань — и вдруг явственно услышала звон колокольцев на шее рыжебоких, как её кот, верблюдов. Не здесь, дальше… Они шли, загребая широкими плоскими копытами жижу, в которую превратился… нет, превратится, когда пригреет солнце, снег, ведомые усталыми людьми с почерневшими от египетского солнца лицами, продрогшими в тяжёлых ватных одеждах. А в середине небольшого каравана, вздрагивая на особо крупных булыжниках неровной мостовой, ехала большая дорожная карета — дор-мез, почти такая же, в которой когда-то вывозили на прогулку одалисок, только с прозрачными окнами, в коих проглядывали выцветшие шелка занавесей…

Решительная рука откинула штору и на ходу распахнула дверцу.

Казалось, оттуда, из-за садовой стены, где вдруг очутилась Ирис, Филипп де Камилле, уставший, вымотанный в дороге, суровый — глянул на неё в упор. В его глазах, голубых, как озёра, можно и нужно было тонуть, не раздумывая.

У неё перехватило дыхание.

Ярким увесистым комком, оставляя белые следы, шлёпнулся сперва на террасу, а затем на подоконник довольный Кизилка, ткнулся холодной мордой в хозяйкину ладонь. Наваждение прошло.

«Они возвращаются», — вдруг поняла Ирис. Чтобы унять сердечный трепет, приложила руку груди. Перевела дыхание.

И, подхватив полы мехового плаща, в котором собиралась выйти погулять, бросилась в библиотеку.

— Они возвращаются, эфенди! Я видела караван, прямо у нашего дома, в сумерках, и сегодняшний снег недавно стаял; должно быть, они прибудут к вечеру!

* * *

… - Но почему караван, джаным?

Аслан-бей в недоумении развёл руками.

— Впрочем… — отвечал сам себе, поразмыслив. — Да, это возможно, если александрийцы послали нашему султану подарки, и, в знак особого уважения, снабдили тяговой силой; породистые верблюды с комплектом драгоценной упряжи и приставленными к ним рабами порой не менее ценны, чем сами дары. Однако не это главное. Говоришь, ты видела франка, того самого, Камилле? И он подъезжал прямо к нашему дому? А мой племянник — был ли с ним рядом?