Другой ход – можно различить режимы и контуры вовлеченности. Режим – это то, насколько вы погружены в некоторое фреймированное взаимодействие, а контур – это то, насколько организация данного фрейма требует или не требует от вас погружения. Вы легко можете поплатиться штрафом из‐за непродолжительного разговора по сотовому телефону за рулем (потому что данный фрейм уже содержит в себе нормативный контур, предписывающий максимальную вовлеченность), но это вовсе не означает, что все водители одинаково сосредоточены на вождении.

Есть и еще один аспект режима вовлеченности, который делает этот концепт релевантным для городских исследований. Вовлеченность во взаимодействие непосредственно связана с его ритмической организацией. Фрейм и ритм – дополняющие друг друга концептуализации.

В одном из наших предыдущих исследований мы поставили в домах у испытуемых камеры и анализировали режимы вовлеченности в телепросмотр. К примеру, действия людей перед телевизором в период матча «Россия – Испания» были строго упорядочены и поделены на отрезки. В краткие периоды рекламных пауз происходила рассинхронизация – зрители покидали комнату, чтобы сделать бутерброд, перекурить, поделиться новостями с друзьями, или начинали щелкать каналами. Но с возобновлением трансляции все возвращалась на свои места. Т. е. в некоторый промежуток времени тысячи домохозяйств существовали синхронно, их действия были подчинены некоторому общему ритму, ритм этот задавался чередованием эпизодов матча и рекламных пауз [Вахштайн 2011a].

Такая поражающая воображение синхронизация возможна только в режимах максимальной вовлеченности. Поскольку взаимодействия в подобных режимах моноритмичны – трансляция матча выполняет функцию метронома, упорядочивая и подчиняя себе множество повседневных активностей. Наоборот, в режиме эпизодической вовлеченности испытуемые без труда делят свое внимание между чисткой картошки и просмотром музыкального канала. Каждое из этих действий обладает собственным ритмом. Итоговая наблюдаемая активность – это результат наложения двух ритмических рисунков друг на друга. Такая активность полиритмична.

В основе различения моноритмичности / полиритмичности повседневных взаимодействий лежит соотношение доминирующей и дополнительных вовлеченностей. Предполагается, что человек за рулем сосредоточен на вождении – это его доминирующая вовлеченность. Что не мешает ему курить, общаться с пассажирами, крутить ручку настройки магнитолы и поправлять зеркало заднего вида (конечно, если он не делает всего этого одновременно). Однако в случае сложной ситуации на дороге водитель вряд ли станет отвлекаться на фоновые активности: чем сильнее его включенность в процесс вождения, тем более выражен контур доминирующей вовлеченности, дополнительных же вовлеченностей не остается вовсе – его действия становятся моноритмичными. Напротив, в основании полиритмичности лежит принципиальная возможность рокировки доминирующих и дополнительных вовлеченностей.

Представьте человека, зачитавшегося книгой в метро и пропустившего свою пересадку. Изначально его деятельность полиритмична. Есть ритм поездки и ритм чтения – они не синхронизируемы и не сводимы друг к другу (глава не заканчивается всякий раз, когда поезд прибывает на очередную станцию). Даже если чтение составляет доминирующую вовлеченность, а «мониторинг среды» и ориентировка – дополнительную, два этих ритмических рисунка накладываются друг на друга: как бы ни был увлекателен сюжет, он отойдет на второй план, когда пассажир оторвется от чтения, чтобы сориентироваться относительно своего местонахождения. Но вот сюжет пересиливает все дополнительные вовлеченности, человек «с головой» уходит в события книги и его активность становится моноритмичной – она целиком принадлежит фрейму чтения. Пока читатель вновь не станет пассажиром, обнаружив, что должен был выйти тремя станциями ранее. Кратко это наблюдение можно резюмировать в форме парадокса: только моноритмичные события полностью принадлежат тому фрейму, в котором происходят.

Выше мы дали набросок фрейм-аналитического концепт-графа. На первой орбите концептуализации города мы оставили только индивидов, их дискретные, разбитые на события, взаимодействия и контексты этих взаимодействий. В числе концептов второй орбиты у нас оказался весь джентельменский набор фрейм-аналитика: когнитивные схемы, метакоммуникативные сообщения, реквизит и декорации, режимы вовлеченности, ролевые диспозиции, а теперь еще и механизмы межфреймового переноса. Но вовсе не они делают город городом, а определенным образом фреймированные взаимодействия индивидов. И здесь мы сталкиваемся с серьезным препятствием для использования фрейм-анализа в городских исследованиях.

Для фрейм-аналитика пространство релевантно только как атрибут контекста интеракции. Пространству не остается места на первой орбите концептуализации. Получается, что физическое пространство – необязательный атрибут города. Следовательно, виртуальный Копенгаген в «Майнкрафте» – в той же степени город, что и его реальный прототип. Сцена не перестает быть сценой от того, что локализована не в физическом городском пространстве. В оптике анализа фреймов пространство исчезает. Точнее, «схлопывается» в характеристику дислокации, подобно тому как время «схлопывается» в характеристику секвенции:

С пространством все еще хуже: мы не уверены, что городская улица в фильме, городская улица в компьютерной игре, городская улица в сфабрикованном для тренировки спецназа искусственном городе «Райотсвилле» – это в равной степени «городские улицы».

Из сложившегося затруднения есть несколько выходов.

Первый – трусливый, но не лишенный смысла. Нужно переместить «место» на первую орбиту концептуализации. Да, города состоят из фреймированных взаимодействий. Но это не бесплотные взаимодействия в виртуальном пространстве. Города – суть совокупности вполне физических пространственных «сцен». Мы уже делали этот шаг в первой главе, когда описывали гофмановский способ концептуализации общественного пространства, и в четвертой – когда описывали фреймы взаимодействия в торговом центре. Изначально речь шла именно о физическом месте (и о правилах поведения в нем, которые позднее растворились в концепте фрейма). Этот ход требует возвращения к различению карты и территории. Карты нас больше не интересуют. Вернее, интересуют, но только как конкретные физические объекты, занимающие место в пространстве, а не как репрезентации этого пространства. Перемещение «мест» на первую орбиту концептуализации лучше всего работает в прикладных городских исследованиях – эмпирически ориентированным фрейм-аналитикам нет дела до сложных философских диспутов в духе франко-итальянской школы семиотики. Правда, такое решение требует определенного насилия над теорией фреймов, для которой эта проблематика является центральной.