Итак, весьма одинокий, но когнитивно одаренный и созерцательно настроенный дикарь осмотрел пещеру изнутри и снаружи, разработал концептуализацию пещеры как укрывающего пространства, сумел изобразить ее адекватным образом в наскальном рисунке и транслировал образ объекта своим сородичам. Все, теперь пещера будет жить в веках как сообщение, независимо от того, пользуется ли ей кто-то по прямому назначению. А затем – следите за руками —

Проследим еще раз механику семиотического «набега» на архитектуру. Есть пещера. В процессе утилитарного использования она обретает свою функцию – укрытие. Сравнивая пещеры между собой и выделяя их конститутивные признаки, субъект создает абстрактную модель пещеры. На следующем этапе абстрактная модель транслируется в коммуникацию посредством иконического изображения: появляется образ пещеры. С этого момента у пещеры обнаруживается еще одна функция – сообщать о возможности укрытия. Вторая функция (денотация) замещает собой первую – бесхитростную функцию архитекторов, – и именно она теперь называется «первичной».

Эко заключает:

Разумеется, на этом работа специалиста по знаковым системам еще не закончена. Ведь «возможность укрыться», о которой шла речь, – всего лишь денотат пещеры-как-знака. Она пока еще слишком «функциональна». Поэтому необходим следующий шаг на пути от функции к знаку:

Итак, в результате обманчиво простой комбинации интеллектуальных ходов мы получили главное различение – первичных (денотативных) и вторичных (коннотативных) функций архитектурного объекта. Что оно нам дает? Как минимум возможность проследить их эволюцию в истории архитектуры. Эко набрасывает несколько таких сценариев.

1. «Сценарий Парфенона». Первичные функции Парфенона как культового сооружения утрачены, но его вторичные функции сохраняются – мы по-прежнему способны прочитать его символическую коннотацию.

2. «Сценарий кресла». Вторичные функции антикварного кресла утрачены, но первичные сохраняются: креслом пользуются по прямому назначению, забыв о его исходной символической коннотации.

3. «Сценарий пирамид». Первичные функции пирамид (усыпальницы фараонов) утрачиваются вместе с вторичными функциями (астрологические представления древних египтян), зато обрастают новыми символическими значениями (туристический аттракцион или литературный символ вечности).

4. «Сценарий банки Уорхолла». Первичные функции преобразуются во вторичные: банка с супом «Кэмпбелл» в галерее начинает иронично означать банку с супом «Кэмпбелл» на кухонной полке, денотат («поесть на скорую руку») становится коннотатом («мир унифицированного массового потребления»).

5. «Сценарий абажура». Первичные функции заменяются новыми, новые вторичные функции возникают благодаря этой замене: абажур в городском доме, сделанный хозяином из деревенской супницы.

6. «Сценарий Бразилиа». Первичные функции изначально не определены, вторичные функции образуются ad hoc и могут меняться:

Даже этот поверхностный набросок позволяет нам засвидетельствовать правоту Фредерика Джемисона: у франко-итальянской школы семиотики много общего с гофмановской теорией фреймов [Jameson 2000]. Но именно сравнение с фрейм-анализом позволяет задаться вопросом: насколько «семиотична» деятельность в первичном фрейме? Можем ли мы провести параллель между первичными функциями объектов у Эко и использованием объектов в первичной системе фреймов у Гофмана? Нет. Потому что использование пещеры в первичном фрейме – это инструментальное, повседневное, нерефлексивное, привычное действие дикаря. Нам не нужна семиотическая концептуализация пещеры, чтобы укрыться в ней от дождя. Семиотик в этот момент замечает: конечно, это и называется первичной функцией объекта. Но нет! Потому что выше мы молчаливо согласились с Эко, что первичная (денотативная) функция – уже предполагает семиотическую работу означивания. Больше нет чистых инструментальных действий – с того момента, как дикарь изобразил пещеру и был понят сородичами, ни одна пещера не свободна от денотации «здесь можно укрыться от дождя». То, что раньше казалось независимой от всякой сигнификации функцией объекта («вот это стул – на нем сидят, вот это стол – за ним едят»), превратилось в семиотическую денотацию. Сместив внимание на различение денотативных и коннотативных функций, Эко отвлек нас от исходного различения: функция / знак, назначение / значение. Теперь нам остается лишь с замиранием сердца следить за тем, как в мире архитектуры не остается ничего «функционального», что одновременно не было бы «знаковым».

Исследование Эрвина Панофского «Готическая архитектура и схоластика» предлагает несколько иную логику анализа. Это логика прослеживания аналогий. Что, собственно, отличает схоластику как образ мысли?