разработка месторождений Ухты и Печоры были сориентированы на промышленность Санкт-Петербурга, то есть того же старого (и угрожаемого) промышленного центра. Всё это создавало, как минимум, логистическую потребность в создании индустриального потребителя ресурсов Западной Сибири — в самой Западной Сибири.

Интересные связи обнаруживал специалист по пространственному развитию России В. Л. Глазычев (1940–2012): по его оценке, Менделеев первым подчинил экономическое районирование страны единой программе развития европейской и азиатской её частей и уровню / задачам её индустриализации. «К работе [Менделеева] „Уральская железная промышленность в 1899 г.“ была приложена карта Урала с обозначением заводов, рудников и путей сообщений. По комплексности подхода труд Менделеева был исключительным явлением. Намечая цельную систему действий, Менделеев рассматривал горное дело, металлургию, машиностроение, лесное хозяйство и транспорт как единую проблему. Он особенно подчёркивает значение железных дорог для Урала как внутри его, так и для выхода в другие районы. Ставится, пусть в иных обозначениях, задача формирования единого Урало-Кузнецкого металлургического комплекса на привозном коксующемся угле… Мы останавливаемся на работах Менделеева по той причине, что именно эти идеи, пусть в несколько вульгаризированной форме, легли в основу идеологии КЕПС (Комиссии по изучению естественных производительных сил), созданной во время Первой мировой войны по руководством В. И. Вернадского, затем в основу Плана ГОЭЛРО и, наконец, программы большевистских пятилеток. Современники Менделеева — и промышленники, и учёные-экономисты — считали естественным для России повторять путь от развития лёгкой промышленности, не требующей больших капиталовложений и обеспечивающей быструю окупаемость вложенных средств. Лишь накопив солидный капитал, благодаря развитию лёгкой промышленности, можно строить тяжёлую индустрию. По мнению Менделеева, такая логика обрекала Россию на положение сырьевого придатка Запада. По его суждению, России необходимо было начать с создания тяжёлой индустрии на основе самой передовой технологии… Менделеев… настаивал на необходимости удвоения инвестиций в развитие промышленности, непременно осуществив радикальное смещение вектора индустриализации в Сибирь и к берегам Тихого океана. Наконец, одной из ключевых задач России он считал освоение Северного морского пути»[691].

Прямая и тесная идейная связь геоэкономической русской мысли о «России-континенте» с задачей обретения её стратегической глубины во «втором индустриальном центре» в Сибири сегодня исследована всего лишь одним русским автором, но очень хорошо. Согласно очерку, преемственный и консенсуальный характер этой связи был явлен, кроме трудов Витте, Вернадского, В. П. Семёнова-Тян-Шанского (1870–1942) и П. Н. Савицкого (1895–1968), и в серии работ упомянутого марксиста М. Павловича (М. Л. Вельтмана), при большевиках — крупного деятеля НКИД и восточной политики СССР, инициатора создания и главы Главного комитета государственных сооружений и общественных работ РСФСР, уже в 1918 году ставшего прообразом высшей централизации строительства и принудительного труда, в исследовании марксиста А. А. Богданова (1873–1928) «Общественно-научное значение новейших тенденций естествознания» (1923) о соединении и централизации рациональной интенсификации естественных и научных сил в исследовании и учёте минеральных и энергетических ресурсов, использовании труда, в которых чётко осознавался антагонизм технической рациональности и экономической рентабельности[692]. В этот идейный контекст исследователь заслуженно встроил и известную книгу ректора МВТУ, инженера-теплотехника В. И. Гриневецкого (1871–1919) «Послевоенные перспективы русской промышленности» (Харьков, 1919, переизд.: М., 1922), прославленную мемуаристом за то, что её главная идея о «перемещении центра тяжести российской индустрии на восток ближе к источникам сырья» вдохновила В. И. Ленина на план ГОЭЛРО[693] — план скромного энергетического развития России, прецедентно для политики большевиков и Сталина привязанного к пространственному развитию страны и эксплуатации её ресурсов. В. И. Вернадский вспоминал в письме к сыну Г. В. Вернадскому (1887–1973) в 1936 году: «Страна, в целом, несомненно, растёт, работает и учится. Я уверен, что, если не будет войны — огромное будущее, а если начнётся война — неизвестно, кто победит. Разница с 1914 годом — колоссальная. В связи со всем переживаемым я вспомнил как раз человека, которому принадлежит большая идейная заслуга — государственного плана и широких государственных мероприятий для выхода из бедствий войны. Знаешь работу В. И. Гриневецкого?.. Государственный план — а электрич<ество>[694] и т. п. это его проект… Я с ним столкнулся ближе в 1905 г. и позже… П. И. Новгородцев был с ним близок. Очень было важно найти и его книжку… Я читал в то время. Фактически он инициатор идейный, повлиявший несомненно и сейчас уже забытый. Но исторически факт влияния его идеи существовал»[695]. Уже в начале Великой Отечественной войны Вернадский мемуарно и свидетельски записывал в дневнике наблюдения над тем, как расширение ресурсно-промышленной базы на восток предсказуемо послужило во время войны делу стратегической устойчивости государства. Он писал 30 июля 1941: «Создание сознательное могущественной военной силы, независимой от извне в своём вооружении, примат в данном моменте этого создания в гос. жизни — правильная линия, взятая Сталиным… Страна при мильонах рабов (лагеря и высылки НКВД) выдержит эту язву [„полицию“], так как моральное окружение противника ещё хуже…»; 22 марта 1942:

«В брошюре Ферсмана[696] о стратегическом сырье — вспоминались им уже в истор. аспекте 1915–1916 годы… общение с инженерами было в 1915 году в связи с КЕПСом… Гриневецкий — выдвинул плановую работу… о постройке металлургического завода американскоготипа в Сибири разговоры начались ещё в 1916 году… В 1925 г. в стране возобновились технические искания, вновь ожила [геологическая] разведка, заговорили о заводе, возникли проблемы Урало-Кузнецкого завода… Первую кузнецкую домну задули 1 апр. 1932 года. С этого дня Сибирь стала родиной металла… Это шаг, которого не делала и не знала ни одна промышленность мира»[697].

Одновременно развивавшаяся в целом независимо от и против большевизма идеократически-этатистская традиция в русской мысли (П. Б. Струве (1870–1944), С. А. Котляревский (1873–1939), П. И. Новгородцев (1866–1924), И. А. Ильин (1883–1954), В. Н. Муравьев (1885–1932), А. Ф. Лосев (1893–1988), отчасти П. А. Флоренский (1882–1937), сборники «Великая Россия», журналы «Русская Мысль» и «Проблемы Великой России», веховство, национал-большевизм, сменовеховство, евразийство), прямо утверждала защиту национальных интересов России на путях общенациональной мобилизации, единство внешней политики независимо от политики внутренней[698]. Примечательно, что именно круг политизированных промышленников В. П. и П. П. Рябушинских в 1909–1912 гг. выступил спонсором идейно-политического творчества Струве и С. Н. Булгакова (1871–1944)[699], «веховского» круга, формулировавшего в сборниках «Великая Россия» программу либерального империализма[700] Созданный в ходе войны в 1915 году при Московском биржевом комитете — Московский Военно-промышленный комитет во главе с П. П. Рябушинским действовал по программе, «отражавшей радикальный подход к проблеме мобилизации промышленности»: имея задачей «учреждение чего-то вроде Министерства вооружений с самыми широкими полномочиями», которое, кроме промышленности, должно было «определять и удовлетворять потребности в сырье, топливе, средствах перевозки и необходимой рабочей силе». Эта программа в мае 1917 приобрела всероссийский характер, и по плану новые органы государственного капитализма уже после войны должны были «1. отвечать за создание плана мобилизации промышленности. 2. заниматься учётом производительных сил страны, учётом рабочего персонала,