даже спорили между собой, активно жестикулируя. Могло показаться, будто они ссорятся, но нет. Живая мимика подсказывала: просто горячая кровь кипела. То шикали друг на друга, то смеялись, то всерьёз о чём-то дискутировали. Полны жизни. Аж завидно.

Здесь Альдред себя чувствовал совершенно ни к месту. Оно и понятно: казалось, в этом особняке ему делать нечего. Никого не понимает. Куда идти — не знает. Ему только и оставалось, что беспомощно шарить глазами то туда, то сюда. И всё же, потуги отыскать путь дальше были вознаграждены судьбой. К нему подошёл один из слуг.

Флэй прищурился, изучая его с ног до головы. Курчавая стрижка под горшок. Густая борода, напоминавшая проволоку. Орлиный нос. Вульгарно обильный волосяной покров по всему телу. Слуга строго посмотрел на парня в зелёной тоге и спросил:

— Господин Альдред, я полагаю?..

Ренегата передёрнуло от неожиданности. Облегчение наступило тут же. До сих пор не мог вбить себе в голову, что всё вокруг — лишь примитивный спектакль, написанный Киафом Смерти. Это ведь его дом, в конце концов!

— Д-да-да, я, — нерешительно отозвался Флэй.

Горец изменился в лице и улыбнулся гостю, обнажив ровные, белоснежные зубы. Он чуть склонил голову в почтении, исполняя реверанс на придворный манер. Затем выпрямился, упрятал руки под толщей льна и мотнул головой вбок, сказав:

— Прошу за мной.

Дезертир хмыкнул и пожал плечами. Такая резкая смена настроения и небывалое радушие изрядно смутили его. Он привык, что на него смотрят сверху-вниз: никогда не занимал в иерархии высоких позиций, когда ещё был встроен в эту пирамиду. А когда вышел за пределы, лишний раз убедился и принял простую истину: он — никто, и звать никак. Ничего другого не оставалось. Пошёл за слугой.

Бородач повёл беглеца по галерее мимо прочих челядинцев. Альдред снова почувствовал себя школяром в учебке: эта прогулка напоминала ему экскурсию на ипподром или к прочим достопримечательностям Саргуз. Он с интересом оглядывал фонтаны и пруды, небольшой сад, под сенью которого отдыхали служанки.

А когда они со слугой вышли в просторную каменную залу, у Флэя буквально захватило дыхание. На мраморных стенах висели картины в золотых рамах, где художники изображали сюжеты из античных мифов и легенд, лёгших в основу почитания Пантеона. Очеловеченные боги — первые Киафы — в своей стихии.

В представлении дельмейских мастеров кисти они являлись прекрасными юношами и девушками — без исключения. Вот златокудрая девица, прикрытая лишь бурной листвой, с грустью смотрит на то, как лес даёт молодые побеги. Здесь условный повелитель огня поднимает факела прямо из земли, что бьют в штормовой небосвод.

Наибольшее эстетическое удовольствие Альдреду доставила картина, посвящённая Киафу Воды. Юноша плыл, держась за бок белой акулы, мимо багрового кораллового рифа. В окружении всевозможных рыб, моллюсков и прочих тварей. Из своей норки с любопытством выглядывала мурена. Чуть поодаль виднелись мигрировавшие киты.

Раз уж на полотне нигде не было видно хтонических монстров, Альдред испытал небывалое наслаждение от любования. Хотелось бы и ему побывать там, в окружении морских обитателей. Изучить подводный мир в своё удовольствие. Но навряд ли его Бог был как-то связан с этой стихией.

Помимо вполне зрелищных и дивных картин Флэю повстречались и чрезвычайно жуткие, пробирающие до мурашек. Один беглый взгляд на них уже отторгал. Среди них дезертир особенно выделял четыре.

Естественно, первый Киаф Смерти. Он вёл безумный диалог с чьим-то черепом, сидя на тахте. А вокруг него ошивались полусгнившие трупы слуг, подносившие сомнительные яства и не то красное вино, не то кровь.

«Какая мерзость!»

Это ещё ничего. Сразу следом располагалась картина, которая чуть было не довела гостя до рвотного позыва. Рыжая девушка с обнажённой грудью, заляпанная красным, ласкала себя и безумно хохотала. Видать, сама себе нравилась. Киаф Крови, посчитал дезертир, чуть остановив на ней взгляд.

Красавица принимала кровавую ванну. В жиже, запачкавшей мрамор, плавали срезанные с невинных дев лица, глаза, уши. Альдред прикрыл рот от отвращения.

Над ней стояло два молодца и обдували её пальмовыми ветвями. У них на лицах умелый художник сумел одновременно запечатлеть и животный ужас, и вполне плотское вожделение. Тот редкий случай, когда мерзость притягивает и вызывает желание.

— Бр-р-р…

Чуть поодаль висела картина, больше напоминавшая больной сон астронома. На ней из тьмы выплывал человек без каких-либо чётких черт. За исключением его уродства: прямо из лица, оплетая планету, росли щупальца, как у осьминога. Киаф Космоса, стоит полагать, засвеченный холодным мерцанием далёких звёзд.

Гемомантия — она же магия крови — считалась большой редкостью. Чародеи, практиковавшие её, не могли выдать подлинного разрушения и ограничивались топорными, неотёсанными заклинаниями. За Экватором тех, кому она доступна, — раз-два и обчёлся. На Западе таковых и вовсе пересчитать по пальцам одной руки.

Это одно из тех таинств, что канули в лету с приходом предпоследнего спутника. Но всё могло резко поменяться в эпоху уже Семи Лун.

А вот космомантия, если вообще была, исчезла так давно, что в Равновесном Мире её считают мифом. Согласно рекомендованным источникам. Даже вообразить её себе ни священники, ни узники Янтарных Башен не в состоянии толком.

Говорят, и на Востоке архимаги этой Ветви давно канули в небытие. Становилось жутко при мысли, что их мощи хватит раскурочить Аштум.

Чего и говорить про состоявшегося, полноценного Киафа…

В самом конце залы находилась последняя отторгающая картина. Посвятили её художники, как понял ренегат, Аиду. Серости. На ней сидел юноша в позе лотоса, развеивая зелёный туман, из которого лезли призраки и всевозможная нечисть.

Едва ли это имело хоть какое-то отношение к действительности. Только зрению онейромантов доступен истинный облик Зазеркалья. И всё же, Флэй тонко уловил намёк в произведении искусства: Киаф Сновидений черпает силы из Аида и направляет его исчадий в Материальный Мир, сея Хаос и ужас.

Колоссальная мощь, обладать которой захотел бы каждый безумец.

Из одной залы горец и гость попали в следующую. Картин здесь не было — были статуи. Антропоморфные — и тем не менее, скульпторы ваяли отнюдь не людей. Дезертир хотел было уже окликнуть слугу, спросить, что это за монстры, вырезанные в камне. Но тут явь сама дала ему ответ. Взгляд наткнулся на точную копию Граста.

Тут же всё встало на свои места. Но от этого Альдреду легче не стало.

Неволей вспоминались томные часы, когда голова Флэя пухла на лекциях от избытка знаний, осмыслить которые на лобном месте не выходило. Если верить гениям философской мысли, что зрят в корень, психологически человек тянется к упрощению.

Поэтому Свет и Тьму гармонисты изображают