Быстро, четко, напористо.

Дважды раздавался крик «Телеграмма!», вскипевшее за окнами волнение сменялось мертвой тишиной, но в обеих депешах были слова: на данный момент не подтверждается. Не подтверждалось предположение о том, что пропавший переправлялся за Реку, и о том, что он находится в деревне у бывшей подруги.

Знаменосец ломился сквозь любые чувства. «Его женщины? Кто, когда, где? Не знаю – это не ответ. Он разве монахом жил? Тогда скажите – кто. Что значит – спросите у родственников? Мы у них спрашивали. Но пожилым родственникам молодежь не все докладывает. Почему вы не хотите помочь? Пусть не знаете точно, но глаза-то у вас есть. Не замечали? Тут не хочешь, да заметишь. Выходит, именно вы не замечали. А почему? Не хотели смотреть? Поссорились? Что значит: не имеет отношения к делу? Речь идет о жизни человека! Быстро! Кто она? Кто соперник?»

У меня кровь стукнула в висках: назвали нашу Герти. «Когда возникла связь, место свиданий, причина ссоры?» Я вмешался, сказав, что сведения ошибочные: ни связи, ни свиданий, ни ссоры. К тому же в тот день ее не было в городе. Оставалась у мачехи. Вернулась вчера около полудня.

Виртус поджал губы. Индюк посмотрел с сомнением. Но помолчал, кивнул и опять нырнул в допрос.

Тезка Ксан попал в настоящую молотилку. Главный сплетник Виртус вцепился в него, опять упоминая сестренку: «Вот причина вашей вражды! Это из-за нее! Что между вами произошло? Где он?» На беду, мой веселый гармонист ехал домой в самое роковое время, но не видел на шоссе Ларса. «Нет, не видел. – Неправда. – Нет, не видел. – Арестую как главного подозреваемого. – Нет, не видел. – Видели. И знали, что он везет деньги. – О деньгах не знал, его не видел. – Запирательство не поможет». Долго и беспощадно. Я уже думал, что действительно закончится арестом. «А вы бы с ним справились?» – вдруг усмехнулся индюк. «Да уж справился бы!» – вспыхнул тезка. И опомнился. Но упрямо добавил: «Ларс хороший парень, но слишком о себе воображает».

Про деньги, как выяснилось неожиданно для меня, знали многие. Отдельный список, скомандовал индюк. В неприятный перечень попала Нина. Как соседка и подруга матери Ларса, она знала, что ему на днях должны вернуть большой долг. В список угодили и мы с Мартой – в числе всех тех, кто после праздника возвращался в город верхом. «Не праздник, а разврат», – вставил Виртус. Мы якобы слышали от Ларса и Лары, что они едут за деньгами. Я настаивал, что об этом речи не было. Индюк взял листок с именами, прищурился, спрятал в ящик стола и махнул рукой: «Не надо писать дальше. Вы правы! Один сказал другому, а сотый – тысячному». Вот же хитрец…

Дознание шло уже часа четыре. Первым выдохся старый сплетник. Он побледнел под цвет седины, нижняя губа отвисла, пальцы подергивались. Двое порученцев повели его домой. Через пять часов выдохся я. Все силы уходили на то, чтобы успевать записывать. Вникать в сказанное становилось все труднее. Вдруг осатанели оба ополченца. Железные и закаленные бойцы, они не выдерживали кабинетной работы. «Сделаем перерыв – Нельзя! – Перекур на пять минут. – Курим здесь. – Да хоть в уборную отпусти! – По одному, мигом!» Индюк курил непрерывно, прихлебывал вино и был бодрее прежнего. У меня пересохло в горле, но я знал, что за протоколом нельзя ни глотка спиртного. А попросить воды – ни за что. Индюк не дождется. Но Дон Дылда подозвал мальчишку, что-то сказал, и передо мной поставили высокую красную кружку с крышкой. Что это? Горячий крепкий чай. Очень сладкий. С лимоном. Стало лучше. Я твердо отогнал мысль «когда же это кончится» и несколько раз повторил про себя, внушая: просидим всю ночь – впереди вся ночь.

«Телеграмма!» На этот раз сообщали, что второй поисковый штаб прочесывает местность вдоль шоссе.

«Смысла нет, – отмахнулся знаменосец. – Вот разве только… молнией убило. Эх, напророчили вы тогда в своей лекции. Гроза, ливень, никаких следов». Обвиняюще покрутил ртом и со вкусом продолжил допрос за допросом. Долго. Изнурительно.

«…Зачем мы вас вызвали? – Как зачем? Свидетелем. – Чему вы были свидетелем? – Кто, я? – Почему сразу не пришли рассказать? – Да ничего я не видел, а с ним не знаком вовсе. Ну, знаю, что есть такой. Знаменитый. – Нет, вы проговорились, что были свидетелем. А может, не только свидетелем? – Кто, я? – Быстро! Где он? Что между вами произошло? – Да чего вы от меня хотите? – Правды и только правды. – Я правду говорю!

– Довольно! – вмешался Дон Дылда – тоскливо, а потому неубедительно.

Индюк вскочил первым. Гром, грохот. Брань, крики. Отброшенный стул сбил штукатурку, стол подскочил, пустой кувшин брызнул осколками. Отворилась и стукнула створка окна, по стеклу звонко пробежала трещина. Во дворе зашумели. Моя рука бесчувственно вывела: обострение разговора, столкновение.

«Молчать! Отвечать! Мне… Тебе… Я здесь родился! Я кровь проливал! А ты кто такой? Я-а-а-а..! Прекратите! Сбесились! … на месте! … не жизни человека, а в мои дела и в мой карман! Опомнитесь! Уничтожу! Не сметь! Скотина! Сам… Нет! Держи крепче! Довольно! Не позволю! А-а-а!»

Рука записывала. Потом переставила лампу за спину на подоконник. Метались тени, прыгала табуретка. Распахнулась дверь: «Что? Что у вас? Что случилось?» Индюка и свидетеля держали за руки. Дон сел и схватился за голову.

– Ничего страшного! – возбужденно, с веселым напором закричал индюк. – Никто никого не побил. Очистить помещение! Продолжаем. У всех прошу прощения. Уважаемый свидетель тоже сейчас извинится. Дон, успокойтесь. Но будьте добры больше не вмешиваться.

Несчастный свидетель, толстый лавочник, еле держался на ногах. Багровый до синевы, задыхающийся, взмокший, с выпученными глазами. Мальчишка-порученец поднял табуретку и подал ему. Поддерживая, помог сесть. И оба покатились по полу.

Ножка подломилась, легкая табуретка катапультировалась мне на стол. Опять крик, гром и грохот. Хорошо, что убрал лампу. Мальчишка вскочил мячиком, а толстяка долго, тяжело и унизительно поднимали.

– Воды! Нашатыря! Уксуса! – радостно вопил индюк. Кинулся подавать собственный стул, триумфально воздев его над головой. – Вот до чего вы себя довели! Что, сердце? Что, астма? Не слышу! Ушиблись? Доктора? – И даже приплясывал от заботливости.

Я подумал, что он устроил все это не только для свидетеля, но и для Дона. Он сообразил, что телеграфиста не пересидеть, не перемучить. И нашел, чем сломать. Теперь Дон в изнеможении покачивался на месте, сжимая виски и закрыв глаза. Но оставался я сам. Что он со мной сделает?

Рука записывала. В таком состоянии одеревенелости выдержу и всю ночь. Догадливость нашептывала, что если я как-нибудь сдамся, то и он прекратит. А может, я не понимаю его поведения именно потому, что совершенно ему не доверяю.

«Признались бы сразу – это одно. А теперь не имею права отпустить. Речь идет о жизни человека. Говорите все. Запирательство не поможет»

Речь и правда идет о жизни человека, поэтому он самодержавный хозяин положения. Несчастного толстяка, который явно ни при чем, опять доведет до припадка. Справится и со мной. Он потребует на допрос Герти, вот что он сделает. Граждане-земляки запутали сестренку в разбирательство. Надо сдаваться. А может быть, все это я выдумываю. Рука сама и как будто по секрету поманила мальчишек. «Мне тоже нашатырного спирта. Тихо. Быстро» Один подскочил, протянул пузырек, выдергивая широкую пробку. Ударил едкий, режущий запах. Индюк учуял, обернулся. Махнул свидетелю: «Ладно. Отпускаю с предупреждением». Поставил ногу на стул, обвел нас жестким, требовательным взглядом: «Высказываемся».