– Чего, чего у нас нет?

– У вас нет художественных промыслов. На выставке будет раздел – художественное ремесло. Если бы у вас шили шелковые кружева, или расписывали глиняные игрушки, или шкатулки из дерева резали, из соломки выплетали – это выставлять безопасно. Вряд ли кто-то потянется отнять. А большое дело с возможностями развития отнимут. Не удержите.

– Да почему?

– Потому. Вы, красавицы, как сюда попали? Старый Медведь уже ходил под обвинением. Напомнить, под каким? Контрабанда и уклонение от налогов. А теперь предъявили бы еще и подрывную деятельность.

– У нас все по закону! У нас автономия!

– Вы здесь забыли, на каком свете живете. Ваш знаменосец уже произносит слово «сепаратизм». Не слышали? Или думаете, что ваши с ним споры о заводе – это так, недоразумение? А скажите-ка… Ведь не только у вас сменили начальника безопасности? В других городах тоже? Прислали из центра, верно? И своим капитанам они подчиняются, как и у вас, наполовину. То есть совершенно не подчиняются.

– Да, в некоторых сменили. Но у соседей, например, нет.

– У каких соседей?

– Где мы вчера были. Но дело не в этом. Ты говоришь так, будто от нас самих ничего не зависит. Нашу автономию отменить непросто. Есть гарантии на восстановительный период. А потом – возможность референдума. А еще потом – стать свободной экономической зоной. Сепаратизма нет, это глупость и клевета. Жить честно, по разумным законам – какой же это сепаратизм? И знаешь, когда земляки берутся за дело, то не остывают посреди дороги, а завершают с толком.

Теперь я отвел глаза. И проглотил ответ. Звучал бы он так: если организовать референдум попытаетесь вы с земляками – это подрывная деятельность.Помолчали.

– Вам… – сказал я, но сразу исправился, – нам сейчас вот о чем стоит подумать. О своей собственной выставке. И позвать соседей из-за Реки. К октябрю можно успеть. Здесь в октябре как с погодой?

Сестрички встрепенулись слишком радостно. Наверное, в благодарность за то, что я отставил в сторону неприятную правду.

– Преотлично! Прямо на Реке и устроить. Передвижную. Плавучую! Баржи арендовать!

Флаги на баржах взлетели в осеннее небо и пестрой игрой отразились в воде. На берегу выстроились ряды белоснежных палаток…

– Если в октябре, – рассудительно сказала Юджина, – то без кредита вряд ли справимся. А если весной, то своими средствами обойдемся. Составим для выставки отдельный капитал. Алекс, какой же ты молодец, напиши скорей предложение, обсудим на коллегии.

– Сначала посоветуюсь с дядей. Только так.

– Да, да, конечно, раз ты хочешь! – поддержали все трое, но с видом несогласия и нетерпения, а Юджина продолжала: – Вместе с зареченскими соседями – очень бы хорошо, но у нас и у них разные налоговые нормы. Будут сложности. А может, осенью свою устроим, а весной позовем зареченских. Так… Программа. Выставочный комитет. Взносы. Управляющего надо нанять сразу. То есть объявить конкурс на замещение должности… Издать указатель выставки. Принимать в указатель рекламные объявления…

Октябрьское солнце засияло в раструбах фанфар. Мажорно, призывно запел сигнал. Вход на выставку – символические ворота на берегу: два увитых зеленью столба с алой лентой между ними. Серебром блеснули ножницы…

Подкрепившись коньяком, весело пересказал то, что вообразилось: торжественное открытие под фанфары.

– Вот вам случай появиться в амазонках. А кто будет ленточку перерезать?

– Твой дядя! Дядя твой! – закричали сестрички. – Зови дядю, уговаривай!

Если дядя поддержит мою выдумку и согласится приехать – это будет грандиозный поворот сюжета. Тогда приедет и отец. Он даже примчится первым. А потом уже дядя с матерью. Вот так история! Сквозь смех я то ли вслух это сказал, то ли подумал. Не помню.

Зеленый солнечный полдень играл в саду золотыми шариками. Шея сама выворачивалась к окну, но я усилием воли заставлял себя смотреть в глаза старику-хозяину. Открыто, доброжелательно, с деловым вниманием, с долей сочувствия. Разговор чем дальше, тем был неприятнее.

Оказывается, у сбежавшего зятя было «и другое имя». Я начал расспрашивать, еле удержав упрек: что ж вы сразу не сказали? Старик мялся, вздыхал, дергал бородку. Вот надоело дураку зваться хорошим простым именем, какое отец с матерью дали, а приспичило как-нибудь этак. Покрасивее. Ну, смазливый был. Всех и достоинств. От смазливых беды много.

Нахмурился и добавил: не прими на свой счет. Я изобразил терпеливое удивление и кивнул подбородком снизу вверх: внимательно слушаю.

… Не от всех – от бессовестных! Ладно. Не о том говорим. Ну, думал и придумал. Велел называть себя по-новому. Над ним смеялись, а он подал просьбу по всей форме: мол, хочу имя поменять. Если жив, так, может, и поменял.

Да, вы правы, такую возможность надо учитывать, я перепишу запросы. Какое же имя?

Он поморщился. Ромео! Как? Я невольно расхохотался.

Портрет вставал выразительный. Предатель-зять, по рассказу судя, был человеком очень глупым, но с неуклюже-трогательными синеглазыми порывами. Словно его синеглазость что-то ему пообещала, куда-то поманила, но обманула. Темная и грубая душа дергалась, ворочалась, но глупость никуда не пускала.

Завистливый был и трусливый. Завистники храбрыми не бывают.Хватит о нем! Навяжется такой на шею, и не знаешь, что с ним делать. Чтоб на дочке с внучкой не выместил. Вот ты говоришь, что она тебе мешает!

Я подержал паузу и дружелюбно напомнил, что ничего подобного не говорил. Он рванулся, но тут же мрачно сгорбился.

«… на лбу написано. Да и говорил… Мне – что другую контору снимешь, а ей – что я недоволен. А ребенок исстрадался. Дедушка, плачет, дедушка, мне хоть в петлю лезь, а еще и ты недоволен. Что ж думаешь, я буду на твоей стороне против родной внучки? По-твоему, это правильно?»

Положил кулаки на стол. Сжал, разжал. Я тронул его за рукав и сказал, что мы с ним на одной стороне и оба хотим девочке помочь.

– Знаю я, как ты хочешь помочь! Целовался со своей Мартой людям напоказ. Горько, горько! Похвастаться не терпелось. Хоть бы подумал, что ребенок смотрит!

Я попросил его поверить, что и этого тоже не было.

Он задохнулся: что ж ты в глаза врешь! Люди видели!

Со строгой задумчивостью я сказал, что его враждебность меня огорчает.

– Ишь ты… не ухватишь. Правду говорят: душа добрая. Да от этого только хуже. Лучше б я ей твердил: да зачем он тебе такой нужен? А ты, черт тебя возьми, всем хорош, еще и добрая душа. Ну говори, помоги, что теперь делать?

Я сказал, что настаиваю: контору мне придется менять. Оставаться здесь – только тревожить ребенка. В ответ началась прежняя паника: без ножа режешь!