Надо же, действительно прекратил.

Замученно-оплывшие ополченцы покряхтели и высказались за первую степень опасности. На территорию просочились эти – враги. Где-то отсиживались, теперь выползли. На ночь выставить заставы, с рассветом начать облаву. Ларс, может, и жив, если они увели его заложником. Даже и скорее всего.

Дон безжизненно сказал, что согласен.

– С чем именно? – строго спросил знаменосец.

– С тем, что никто из наших не мог напасть на земляка. Ни из-за денег, ни из-за чего.

– Тогда объясните, почему скрытничали, умалчивали, не хотели говорить правду?

Такая грубая ложь – тоже хороший прием. Свидетели говорили правду – и очень много лишнего.

Индюк потребовал моего мнения. То, что просилось на язык, невозможно и не нужно было говорить. Сказал, что мы не знаем, куда Ларс поехал на самом деле. Последняя достоверная позиция – в толпе на площади. А на шоссе его никто не видел.

– Либо скрывают, что видели, – отчеканил индюк.

Очень спокойно я ответил, что земляки ничего не скрывали, а свидетельствовали откровенно и ответственно.

– Бестолковости тоже много, вы правы, – задумчиво подтвердил он. Помолчал. Наверное, ждал, что я взбешусь. – Вот хотя бы. То ли темнят, то ли не соображают, что есть люди, которые с самым крепким ополченцем справятся тихо и незаметно.

– Это кто? – недовольно зашевелились крепкие ополченцы.

– Это наши же лазутчики.

– Ну нет. Еще чего.

Начался спор. На редкость бестолковый. Я отложил карандаш, но знаменосец тычком пальца потребовал записывать. Ополченцы явно не понимали, что доказывают. Получалось, что лазутчики у нас замечательные, но… Это «но» сводилось, кажется, к тому, что лично с ними никакой лазутчик не совладает.

«Телеграмма!» Мы замерли. Телеграфировал второй штаб. Индюк хмуро прочел: «Половине десятого первое не подтверждается, второе не подтверждается, третье не подтверждается, прочесывание безрезультатно, ночью продолжаем поиск». Хладнокровно подытожил:

– Нервы у земляков не выдерживают.

Ополченцы спросили, что это за «третье», которое не подтверждается. А! Это на одном постоялом дворе сразу за Рекой странная компания кого-то ждала. Днем за ними следили, к вечеру должны были задержать и проверить. А потом арестовать или выслать к черту.

Записывая, подумал, что меня ждет Марта. Она здесь. Но это никогда не кончится. Впереди ночь – выдержать всю ночь…

«Объявляю приказ, – скомандовал знаменосец. – Опасность второй степени. Зажечь сигнал. Ночного поиска не будет. Добровольцам разрешаю стать заставами. Завтра с утра начнем сначала. Протоколист, запишите».

Опасность второй степени смотрела в темноту фонарями на каланче – двумя желтыми глазами. Конца допроса дожидалось немало народу. Я вышел на ступеньки с таким физическим облегчением, что оно казалось радостью. Спрыгнув навстречу Марте, обнял ее жадно-весело. Но сразу почувствовал, что она в тяжелой тревоге. Как и Старый Медведь. Как и вся толпа во дворе. Волновались и спрашивали хором: «Почему не начинаем поиск? Почему не первая степень? О чем последняя телеграмма?»

С крыльца затрещал колокольчик. Мальчишка крикнул, чтоб слушали приказ. Прочел дважды. Толпа всколыхнулась, многие бросились бегом. Куда? Догадался, что это ответственные за оповещение побежали сообщать по своим улицам.

Темный двор, летящие тени, ее отчаянные глаза и стиснутые губы – моя идиотская радость опрокинулась. Поднялся тоскливый гнев. Я схватил за плечо Дона, и взорвался гадливыми словами о поведении знаменосца, о его подозрениях и решениях. Но сразу замолчал, как захлебнулся. Меня не успели понять. Зато я сам очень хорошо понял, что происходит. Индюку невозможно было противостоять. Это было невозможно.

– Никогда не произносить «не знаю». Говорить так: «Даю показания, что никакими сведениями не располагаю». Почаще говорить «даю показания» или «даю объяснение». Помогает сосредоточиться и лишняя секунда подумать. А противнику это мешает кричать: вы что, отказываетесь давать показания?! При малейшем затруднении говорить: не понимаю вопроса. Если вопрос настолько ясен, что не понять трудно, укрывайтесь за «не помню». Ничего не уточнять, не объяснять, не предполагать. Показаться глупым и беспамятным не страшно – страшно оказаться арестованным и обвиняемым. Никаких мнений, соображений, догадок и озарений не высказывать. Индюк постоянно…

– Какой индюк?..

– Это я про себя знаменосца так прозвал. Еще и красную косынку носит галстуком. Как индюшачьи наросты на шее. Он постоянно добивается: а что вы сами думаете, кого подозреваете? Отвечать так: «Моя обязанность – говорить правду!» Можно добавлять: не имея надежных фактов, не позволяю себе строить ненадежных догадок. Он будет наседать – «разве вы ничего не замечали? тут не хочешь, да заметишь! поделитесь! скажите свое мнение! неужели не думали об этом? не верю! что вы скрываете?» И так далее. Поддаваться нельзя. Тут у вас оборона непробиваемая: мой долг – правда, а не выдумка. Он накинется: почему вы не хотите помочь? Отвечать так: очень хочу помочь, поэтому ответственно рассказываю правду. Какие бывают статусы, знаете?

– … свидетель, подозреваемый, обвиняемый… да, потерпевший…

– Теоретически так: свидетель обязан давать показания. Кстати, потерпевший тоже. Подозреваемый и обвиняемый не обязаны. Свидетель несет ответственность за ложные показания…

– А подозреваемый не несет?

– Нет. Думаю, индюк назовет статус. Требование справедливое, а он там не один. Может быть, скажет – вызвали свидетелем. Может, увильнет: «нужна ваша помощь». А может, привяжется: неужели сами не догадываетесь? Не поддаваться, не говорить «догадываюсь» или «не догадываюсь», а спокойно повторять: назовите статус. Без «прошу» и без «пожалуйста». Если же назовет, а потом все-таки спросит: догадываетесь, зачем? – отвечать так: чтобы выполнить законные обязанности свидетеля. Он может прицепиться: чему вы были свидетелем? Свидетель имеет право не давать показаний против себя и своих близких. Часто свидетелям лгут, что такое право есть только у подозреваемого и обвиняемого. Нет. У свидетеля тоже. Но вам об этом праве нужно забыть. Сослаться на него – все равно, что признать, будто для нас в этом деле есть угрозы. А мы стоим на том, что их нет. Достаточно держаться обороны «не располагаю сведениями, не помню, не понимаю вопроса». Протокол не ведется… Герти, сестричка, мы же договаривались, что вы все меня слушаете, не перебивая. Те бумажки, которые я настрочил, – ничтожные. Есть именно такая юридическая характеристика – в суде они ничего не значат. Люди своих показаний не читали и не подписывали. Там вообще ни одной подписи. Для индюка в бумажках другой смысл и очень нехороший. Земляки хотели помочь, а в результате наговорили лишнего друг на друга. Теперь эти наговоры у него в когтях. Кстати, простым карандашом. Он что угодно может подчистить и вписать. Он, конечно, вынуждал и давил, но можно было сопротивляться, а земляки щедро делились озарениями и подозрениями. До того доделились, что сестренку Герти запутали в дело. Я и сам виноват. Хотя возражал ему, но редко и мало. Меня индюк протоколистом больше не позовет. Он ведь понимает, что я тоже за ночь много чего надумал. Хотя вчера был как загипнотизированный. То ли роль писаря наводила затмение. То ли эта мысль – «речь идет о жизни человека». То ли…