Смуглый итальянец сеньор Бьянконе появился в доме на правах соратника и единомышленника начинающей русской художницы. Будучи сыном небезызвестного живописца, каковых в Италии на один квадратный километр приходилось столько же, сколько в России крестьян, он сызмальства не выпускал из рук красок, мог за утренним чаем набросать эскиз многофигурной композиции, а за ужином, не переставая жевать, смеяться и болтать, нарисовать шаржи на всех сотрапезников. При этом лица выходили удивительно похожими и непременно добрыми, получше, чем в жизни. Он умел щедро делиться и желал многому научить свою восторженную русскую коллегу. Сотрудничество задалось. Дарья Львовна души не чаяла в невысоком поджаром Назарино с романтическими длинными кудрями под непременным беретом, атрибутом итальянских живописцев начиная с Рафаэля. Глеб Веньяминыч ее в шутку ревновал, а Полина вышла за него замуж. Сына Апеннинского полуострова пленила аристократичность в сочетании с простотой и трогательным любопытством, как у малого дитя, когда оно пытает маму с папой до желудочных колик, копаясь в глубинных тайнах мироздания, кои неизвестны даже прожившим положенный им век мудрецам.

Венчались в маленькой церквушке Сан-Антонио на старой Римской дороге. Полина, не оченьто жаловавшая православие, так же бесстрастно приняла католичество. Старинная церковь пользовалась небескорыстными услугами художников-реставраторов, поэтому семья Бьянконе считала ее чем‐то вроде своей вотчины.

– Здесь, именно на этом самом месте, в древности стоял языческий жертвенник, но приносили сюда не овец, а просто монеты. При раскопках нашли много старинных монет, а костей не нашли, – скороговоркой рассказывал сеньор Назарино новым родственникам.

– Скорее всего, кости просто не сохранились. – Глеб Веньяминыч не отличался легковерием.

– А вы знаете, что означает «монета» на древнегреческом? – Оказывается, сеньор Назарино уже сменил тему, забыв про пропажу костей. Теперь он довольным павлином зыркал по сторонам и продолжал, не дожидаясь ответа: – Это слово переводится как «советница». А в вашем языке есть такое слово? Как называются l’argent по‐русски?

– «Деньги», но это тюркское слово, происходит от «тенге» или «таньга». А русские именовали их грошами или рублями, потому что мерой служило рубленое серебро. – Шаховский не отставал в эрудиции от своего просвещенного зятя.

Полина ценила доброжелательного, многословного и бесконечно влюбленного в нее супруга. Забавная малышка Стефани превратила ее жизнь в настоящую сказку. Так они и жили среди щедрых италийских холмов, вот только со здоровьем у Полины не ладилось. Слабые от рождения легкие не справлялись с хлопотливой ношей спутницы жизнерадостного художника: с бесконечной чередой визитов, путешествий, банкетов. Сначала они часто ездили на море, потом, когда Стефани подросла, стало не до того: юной синьорине требовались учителя, гимназии, книги, новые наряды и непрестанные, выматывающие развлечения. Таковы итальянцы: ни в чем не знают меры. Полина попросту не могла угнаться за мужем и дочерью, не понимала их трескотни, не успевала следить за перестрелкой темно-карих, совершенно одинаковых глаз.

В 1940‐м Стефани исполнилось восемнадцать, а Полина впервые надолго слегла. Она едва шагнула в пятый десяток, даже не шагнула – просто занесла одну ногу; красота только покинула зенит и грела, светила, обвораживала еще очень далеко от горизонта. На лицо пробралось лишь несколько морщин, а руки оставались по‐девичьи тонкими, зовущими.

Сеньор Бьянконе не на шутку перепугался, собрал консилиум, нанял сиделок. Через пару месяцев притирки и микстуры вроде бы отвоевали изрядно похудевшее тело у хвори, но с постели встала совсем иная Полина, нежели легла. Теперь ее не тревожили бесконечными вылазками и шумными визитами.

– Почему синьор Леопольдо давно не заходит нас проведать? – Полина усаживалась перед камином с книжкой, даже в лютую жару ее похудевшие плечи зябли, кутались в шерстяной шарф.

– О, мамита, откуда такие вопросы? Ты перехватываешь записки от синьора Леопольдо? Ай-ай, как не стыдно! – Стефани отлично говорила по‐русски, и синьора Бьянконе радовалась, что с дочкой можно посекретничать на родном языке, как будто за окном шумит Ишим, а на кухне гремит ковшами верная Матрена.

– Что за вздор! Как ты смеешь думать такое? Просто мне интересно, кого ты выберешь в мужья. Я боюсь, что тоже художника. А они далеко не все такие преданные, как твой отец.

– Прости… Нет, не думаю… Сорвалось… – Непосредственная Стефани рассеянно целовала мать и тут же выхватывала карманное зеркальце, начинала придирчиво разглядывать несуществующий прыщик на лбу, пудрить обаятельный курносый носик, точь‐в-точь как у матери и бабки.

– Доченька, в наше время считалось зазорным выбирать женихов из другого круга, но колесница истории покатилась не туда, и вот посмотри, где наш титулованный род и где наши владения. Поэтому я прошу тебя смотреть не на красивую фамилию, а в душу. Вот прямо в самую глубину души.

– Да, я знаю, что Леопольдо ловелас и бездельник, можешь меня не уговаривать, – хохотала легкомысленная синьорина и строила глазки своему отражению. – А что ты думаешь про Альфонсо Пастрелли, архитектора? Или про Федерико Раскуччи, кутюрье? Как по‐русски «кутюрье»?

– М-м-м… Модист. Или портной. – Полина Глебовна и сама с трудом вспоминала некоторые русские слова. – А почему ты сразу говоришь о профессии? Так раньше говорили о титулах в России. С первого слова не про глаза, не про книги, которые он читает, а граф или барон. На худой конец – владеет тремя деревушками. Фабрикант, заводчик. Сейчас война идет, все званиями представляются. А ты не слушай их, звон военных трофеев самый опасный. Почему полковник или генерал? Почему не просто человек, с которым тепло?

– Мамита, ты замужем за почти придворным живописцем, а сама урожденная княжна, тебе ли говорить?

– У меня в России остался друг детства. Он был из совсем простых людей. Отец – китаец, отставший от каравана, заболевший в дедушкином селе. Мать – наша горничная, привеченная еще бабушкой-покойницей. Так вот: этот друг мне был ближе и родней самых прославленных кавалеров, которые навещали батюшку с матушкой. С ним я ничего не боялась. – Ореховые глаза увлажнились, и она зашлась продолжительным кашлем.

– Не волнуйся, тебе вредно. – Лицо дочери помрачнело. – А почему вы не взяли с собой этого друга, раз он такой хороший? Ты что, замуж за него собиралась?

– Я не говорю про любовь, про замужество, – запротестовала Полина Глебовна, – я просто говорю, что есть на свете люди, с которыми очень просто и легко. Вот с такими и надо жить, а не просто танцевать.

– Так почему он с вами не поехал?

– Мы ехали в неизвестность, по большому счету. В то самое время его отец пропал без вести.

– Но ты все равно хотела быть с ним? Признавайся, неверная жена моего отца!

– Нет, милая, я очень ценю Назарино и не представляю жизни без него,