К тому времени как в городе появились красные граффити Стефани, я уже понимал, что у этого человека природный дар к саморекламе. Его высказывание про одиночество было тонким и пронизанным сочувствием. К тому же это была строчка из самого известного его стихотворения. Через несколько дней в местной прессе появились фотографии граффити, сопровождаемые соответствующими по настроению комментариями и благосклонными словами о Стефани. Эта реклама ничего ему не стоила. Когда его спрашивали об этом, он утверждал, что граффити писал не он. «Это не я, – говорил он. – Должно быть, это мой поклонник. Конечно, я польщен, и мне хотелось бы познакомиться с тем, кто это написал».

Правдоподобная история, подумалось мне.

А потом, в воскресенье 4 марта 2001 года, приблизительно через месяц после появления первого граффити, Марио Стефани повесился у себя на кухне.

Текст граффити неожиданно приобрел новый смысл. Теперь это было не просто мудрое наблюдение сопереживающего другим поэта. Это был крик боли.

Новость о смерти Стефани в городе восприняли с недоверием. «Он же всегда улыбался, – чаще всего вспоминали люди. – Он был так популярен. У него было так много друзей».

Карла Феррара, музыкант, имела на этот счет иное мнение: «В Венеции трудно заметить одиночество. Оно скрыто, потому что, покидая дом, вы должны идти пешком. В Венеции все ходят пешком, поэтому, если вы встречаете на улице двадцать знакомых вам людей, то с каждым вы должны поздороваться. Но неважно, со сколькими людьми вы поздороваетесь; вы все равно можете внутренне чувствовать себя одиноким. Это проблема маленького города. Вы окружены людьми, которые здороваются и говорят с вами. В большом городе вы не говорите с таким множеством людей. Там одиночество более очевидно и бросается в глаза».

Особенно поражены были соседи Стефани на Кампо-Сан-Джакомо-дель-Орио. «Никто из нас не думал, что он одинок, – сказал Паоло Лаццарин, владелец траттории «У моста» на первом этаже дома, где жил Стефани. – Он заходил к нам трижды в день. Мы воспринимали его как члена нашей семьи. В последние несколько месяцев он немного похудел, но говорил, что соблюдает диету. Мы не знали, что ему нужна помощь».

Женщины, работавшие в ресторане «Ла Дзукка» на противоположной стороне моста напротив дома Стефани, также были страшно удивлены. «Мы видели, как он проходил мимо со своими пластиковыми пакетами, – рассказывала Россана Гаспарини. – Он заходил не реже раза в день, целовался с нами и говорил: “Вы слышали последнюю новость?” Последнее время он выглядел немного усталым, но мы и вообразить не могли…»

Булочник Лучано Фаверо предположил: «Он всегда был окружен множеством людей, но, наверное, у него было мало настоящих друзей. Последнее время он казался задумчивым».

Вечером в субботу, накануне своей смерти, Стефани ездил в Местре на открытие выставки художника Нино Мемо, своего старого друга. «Он приехал рано, – вспоминал Мемо, – и, как мне показалось, был в особенно хорошем настроении. Выставка ему понравилась, и он даже пообещал мне написать хвалебную рецензию. Там было много его друзей – писателей, художников и ученых, – и он говорил со всеми. Правда, я заметил и нечто необычное: он оставался на выставке до самого закрытия. Это не было похоже на него: обычно он покидал мероприятия до их окончания. Потом он остался с нами на ужин, а затем мы все вместе вернулись в Венецию. До того, как мы расстались на Пьяццале-Рома, он раскрыл свой пакет и показал нам жареную курицу. Это был его воскресный обед. Он сказал, что все воскресенье пробудет дома, так как у него много работы».

Днем в воскресенье знакомая и коллега Стефани, Елена де Мария, ждала его в траттории «У моста». Он обещал проконсультировать ее насчет диссертации, но не пришел. Прождав его два часа, она позвонила ему, но он не снял трубку. Она продолжила свои попытки в течение всей второй половины дня и, наконец, около девяти вечера позвонила в пожарную охрану. Пожарные поднялись в квартиру Стефани, а Елена осталась внизу. Марио был другом ее семьи много лет, но никогда не приглашал к себе – наверное (как говорила она), потому что в квартире был беспорядок. Через десять минут прибыл катер «скорой помощи»; медики поднялись в дом с носилками.

«Когда они спустились с носилками, но без Марио, – сказала она, – я поняла, что он мертв. Потом пожарные вытащили его тело в мешке. Они не несли его, а волокли по ступенькам».

Елена де Мария встретилась со мной в траттории «У моста», чтобы поговорить о Марио.

– В воскресенье никто не хватился бы Марио, – сказала она. – По воскресеньям он весь день оставался дома, расхаживая по комнатам в нижнем белье. В любой другой день недели друзья забеспокоились бы уже через несколько часов, если бы он не показался. Его хватился бы булочник. Его хватились бы посетители этой траттории. Большинство людей, умирая, лежат целую неделю, прежде чем их находят друзья. Марио думал, что он одинок, но это не так.

Государственный прокурор, занимавшийся делом о самоубийстве Стефани, Антонио Миджани, заявил полиции, что Стефани повесился на перилах лестницы, ведущей из кухни на чердак. Одет он был в одну только футболку. Предсмертная записка была прикреплена к петле, охватывавшей шею. Полиция не стала разглашать содержание записки, но говорили, что в ней Стефани перечислил несколько печальных событий, приведших его к самоубийству, включая недавнюю смерть отца. Говорили также, что никаких следов преступления не нашли.

В редакционных статьях газет и в разговорах вся Венеция мучительно задавалась вопросами, недоумевая, как могли не обратить внимания на множество криков отчаяния Марио Стефани, в особенности же на его красные граффити. На собрании в «Атенео Венето» горожане воздали должное его жизни и поэзии. Однако священник прихода, к которому принадлежал Стефани, вызвал недовольство людей, отказавшись отпевать его в церкви Сан-Джакомо-дель-Орио, поскольку покойный покончил с собой. Людовико де Луиджи и другие друзья Стефани обвинили священника в предубеждении, говоря, что он придерживается старых правил, давно утративших силу. Друзья даже устроили демонстрацию протеста на campo. Выход из этого тупика был найден через неделю, когда священник церкви Иоанна и Павла согласился отпеть покойного у себя. На церемонии присутствовали сотни людей.

На отпевании я сидел рядом с де Луиджи. Художник пребывал в весьма желчном настроении.

– Всю неделю Марио пролежал в холодильнике, – сказал он. – Меня с души воротит от этой публики. Она обращает больше внимания на его гомосексуальность, чем на его стихи, сердце и душу. Никто не может пройти мимо физического аспекта, потому что мы живем в материалистическом обществе. Все, кому не лень, объясняют смерть