То, о чем я сейчас рассказываю, – не проявление амбиций или оскорбленного самолюбия. Все было гораздо хуже и серьезнее. На поле этого гала специально сталкивали два великих бренда русского балета. Искусственно поднимали престиж одного за счет откровенного унижения другого. Только дурак мог этого не заметить.

Сидя в автобусе, мы, артисты Большого театра, чувствовали себя настолько униженными, словно на нас вылили ушат грязи. Если звезды Мариинского театра жили в «люксах», то меня, например, поселили в номере-пенале. Заходишь, сразу в кровать падаешь – и огромная щель под дверью. Если кто-то шел по коридору, я не то что слышал – я видел, как эти ноги идут!

Наконец прогон концерта. Порепетировал с Александровой, наш «Обер» шел в I действии вторым номером. В антракте подхожу к кому-то из устроителей: «Мне не надо репетировать, хотел бы только посмотреть, как будет загораться луч в „Нарциссе“. Мне тут же: «Нет-нет! Это можно показать только в порядке прохождения номеров!»

По порядку так по порядку. Сижу. Жду-жду-жду, разница во времени семь часов, вечером танцевать – голову так и кружит. Наконец дошла моя очередь. Выхожу на сцену, в этот момент заходит Данилян: «Так, приехал Вова Малахов, сейчас будет репетировать он, пожалуйста, уйдите со сцены!» Я обозначился: «Сейчас моя очередь!» Сергей словно меня и не слышал: «Сейчас будет репетировать Малахов». Это было чересчур. Я достал свой билет, деньги и резко, веером, запустил их в воздух: «Танцуйте сами! До свидания, я вечером не прихожу!»

Пока я добирался до своей раздевалки, где куртка осталась с вещами, кто-то меня уговорил не горячиться… Кстати, о гримерных. На уровне сцены сидели, естественно, артисты Мариинки. Большой театр разместили на третьем-четвертом этажах.

В общем, уговорили меня пойти на сцену и посмотреть этот луч. Малахов стоял в кулисе: «Ой, какая же ты звезда злая! Что, пропустить не мог?» «Нет, не мог!» – огрызнулся я. Наконец мне показали этот луч, я объяснил, когда он включается, и ушел. Настроение было еще то!

«Обера» вечером я станцевал не совсем удачно. Маленькая сцена мне всегда доставляла неудобство, не получилось «уложить» одну из диагоналей. Сделал все, но «ах!» не получилось. Маша Александрова станцевала великолепно. Меня публика средне приняла, а ее потрясающе.

Я пришел в раздевалку, и, видимо, на нервной почве меня просто вывернуло наизнанку. Я лег и уснул, проспал до своего «Нарцисса». Выйдя на сцену, я станцевал номер так хорошо, как не танцевал никогда! В статье самого влиятельного американского балетного критика Анны Кисельгоф, появившейся на другой день в газете The NewYork Times, были отмечены как действительно уникальные артисты – Диана Вишнёва и я. На заключительный банкет я не пошел, а отправился к себе в номер.

В тот вечер еще кое-что произошло. Один знакомый захотел сделать мне приятное – прислал на мое первое выступление в Нью-Йорке прекрасный букет моих любимых цветов: белые лилии, белые розы, ландыши. Букет был с меня ростом, собранный не в ширину, как обычно, а в длину, очень красиво упакованный. Когда мне его утром, заранее, попытались занести в гримерку – кто ж дарит цветы заранее – это плохая примета, я психанул: «Что вы мне сюда букет принесли? На сцену мне и выносите!» Я же не знал, что на Западе не принято выносить цветы артистам на сцену.

И вот после «Нарцисса» мне вынесли этот букет. Зал моментально отреагировал, наградив новой овацией. Естественно, за букет мне влетело по первое число, так же как и за более чем достойное исполнение «Нарцисса». Чужой успех с трудом переносится в артистической среде.

У себя в дневнике, который начинается с 1985 года, я всю жизнь записывал не только даты собственных выступлений, но даже ставил сам себе оценки в виде «+», то есть «хорошо танцевал» – и «—», то есть «плохо танцевал». «Обера» в тот вечер я танцевал в 63-й раз, там «минус» стоит, а «Нарцисс» с «плюсом», я исполнял его в 17-й раз. Иногда напротив названия спектакля у меня встречается «плюс» с «минусом». Двух «плюсов» я себе так никогда в жизни и не поставил… С убитым настроением я вошел в свой убогий номер, плакал жутко, все внутри ныло. И я решил: исполню свою мечту – станцую «Баядерку» и уйду. Нет сил бороться с несправедливостью и унижением. Не хочу больше, всё, танцую «Баядерку», и пошло все по известному адресу!

Перед отъездом встретился со своими друзьями – Егором Дружининым и его женой Никой. Они жили в Нью-Йорке. Отец Егора – одноклассник М. Барышникова. С его подачи Егор оказался в школе Элвина Эйли и параллельно учился степу. Я сказал ребятам, что решил завязать с танцами. Пошли гулять по городу, зашли в балетный магазин, где я купил что-то из одежды. Ника засмеялась: «Ну, молодец, хорошо же ты уходишь из балета!» – «Подарю кому-нибудь…»

Вернулся я в Москву уверенный, что с балетом покончено. Придя в Большой театр на следующий день, убедился в правильности своего решения. Там получили прессу из Нью-Йорка – без особых похвал о нас писали, кисловато. Хорошо только о Вишнёвой и обо мне. Но переводчик неверно перевел фразу, касавшуюся моих вращений. Уж с ними-то у меня всегда было слава богу! Вместо слова «искрящиеся» он перевел «осуждающие», получилось, что у меня были «ужасные вращения». В результате я услышал от руководства: «Ты провалился, опозорил Большой театр!» И, как я ни старался доказать ошибочность перевода, никто и слушать меня не хотел.

Как известно, за одной неприятностью всегда следует другая. Тут же выяснилось, что Грачёва со мной в «Баядерке» танцевать отказалась, взяла больничный. У меня же «осуждающие» вращения! Да и личные счеты сыграли свою роль, слишком много внимания стало уделяться моей персоне. Степаненко вообще в театре не появлялась. Ни Никии, ни Гамзатти…

Параллельно занимаюсь костюмами для Солора. Для I акта выбрал салатовый цвет в тон одежд воинов. Белый цвет подошел для костюма в «Тенях», потому что у индусов – это цвет траура.

Чалмы мне делала Галина Абдуловна Ромашко – известный мастер по головным уборам ГАБТа, она создавала их для М. Семёновой и Г. Улановой. Когда я к ней обратился, она уже дома работала. Ромашко сделала для меня три чалмы, разные все. Храню их как зеницу ока, потому что таких рук нет в этой стране больше. Она, в отличие от многих, понимала разницу между арабской и индийской чалмой.

…Однажды мне передали, что со мной хочет познакомиться пожилая женщина, прикованная к постели. Я поехал. Елена Георгиевна Чаклавидзе приняла меня очень тепло. Мы с удовольствием разговаривали и на грузинском. Оказалось,