— А вы чего тут не видали? Глядите-ко на свои возы — ведьгорят. Сено на них горит!..

Оглянулись аверинцевские — и в самом деле видят: горит навозах сено! Бросились они к своему добру — перерубили топором гужи, вывелилошадей из оглобель… и вдруг слышат, как позади их вся толпа, что стояла возлецыгана, грохочет раскатистым хохотом. Повернулись возчики да Васька к своимвозам — стоят возы как стояли, и ничего на них не горит.

Вот это, конечно, было сделано знатно! Отвели глаза, такотвели! "Кабы этакого мог Нараян — не страшно было бы, — размышлялВасилий. И вдруг подумал с мальчишеским восторгом:

— А ну как выйдет у него все, что загадано! Раджа-йог… этотебе небось не кот начихал".

Нет, разумеется, Василий предпочел бы добывать свою любимуюв открытом бою — желательно один на один с подлым потомком великого Сиваджи, нов том-то и беда, что это все равно невозможно — честный бой с магараджеюТакура! Для магараджи ведь не существует ни чести, ни совести — одна тольковоля черной Кали определяет все его поступки и владеет его душой. А военная хитрость,предложенная Нараяном, конечно, по наглости превосходила все, что только могвообразить Василий. Наглость и дерзость — отменные помощники отваге и крепкойруке. И ведь все равно невозможно, никак невозможно другим путем добраться доВареньки, заставить магараджу вывести ее из того невообразимого тайника, где еесодержат!..

И все-таки Василий еще колебался.

— Если я буду находиться в таком оцепенении, как же смогувыйти из него? — спросил он деловито.

— Твои путы разобьет крик павлина. — Нараян вскинул голову ииздал знакомый звук.

У Василия, как всегда, мурашки пошли по коже. Настанет литакое время, когда он перестанет слышать в этом крике голос Нараяна?..

— Но, быть может, господин мой Васишта знает другой путь кспасению своей супруги? — вдруг произнес Нараян с неподражаемым выражениемглубоко скрытого сочувствия — очень глубоко скрытого под насыпью откровенногоехидства, и раджа Васишта так и взвился, вскинул голову, как благородный боевойскакун, на которого посмели обрушить удар презренной плети.

«Это я тебе еще припомню!» — мысленно посулил он Нараяну, авслух только хохотнул:

— Позора мы издревле не переживали — стало быть, и начинатьне будем. Эх, двум смертям не бывать, одной не миновать!

— Мир погибнет, когда Брама уснет… но до этого еще далеко, —согласился Нараян. — Так пусть же свершится то, что свершиться стремилось!

Чудовищная какофония утихла, и вокруг мертвого раджи Васиштызапричитали женские голоса. Плакальщицы, все облаченные в желтое, как будто ихсамих ждала смерть в пасти Агни, шли хороводом вокруг погребального сооружения,бросая на него желтые цветы и рассыпая шафран.

Красная пыль щедро реяла в воздухе.

«Как бы не чихнуть, — подумал озабоченно Василий. — Вотсмеху-то было бы!»

И память, повинуясь своим непредсказуемым причудам,мгновенно вызвала в сознании безумный случай, относящийся к той поре, когдаВаське Аверинцеву было всего одиннадцать лет и слова: «А ну, на спор!» — былидля него девизом жизни и определяли все его поступки.

У них в Аверинцеве — родители еще не устали тогда от жизниблиз шумной столицы и не укатили в тишайшие арзамасские дали, оставив сынанаслаждаться свободою и буйной молодостью, — было несчитано замечательныхконей. Отец Василия вел в свое время дружбу с графом Орловым, так что новыерусские рысаки тоже велись в его конюшнях. Был среди них один, носивший кличкуОрел, и, когда он давал себе волю на рысях, Ваське всегда хотелось пустить сним наперегонки настоящего орла — чтобы посмотреть, как рысак опередит царяптиц.

Мало ли чего ему, впрочем, хотелось! Разумеется, хотелосьименно в это время оказаться сидящим верхом на Орле… и это было самойнесбыточной мечтой на свете, Потому что отец его, зная шальную натуру сына,пригрозил собственноручно запороть того конюха, который осмелится потрафитьсвоеволию барчука.

Угроза, конечно, была немаленькая, однако конюхи убоялись недоброго своего барина: как известно, та собака, что лает громко, никогда неукусит. Но слово старшего конюха Аггея — тихое, негромкое слово — держалоостальных конюших в страхе. Этот мужик посулов на ветер зря не бросал.

— Покалечу так, что ни к одной кобылице боле неподступишься! — посулил он, лишь зачуяв, что стремянной Миня готов склонитьсяна беспрестанные уговоры и щедрые обещания барчука.

Для Мини да и других молодых ребят это была самая страшнаяугроза — насчет кобылиц… сиречь девок и молодушек. Все знали, что Аггей наветер слов не бросает, а пытать судьбу никому не хотелось, поэтому Васькапопусту обивал пороги конюшни.

Все кони и жеребцы были к его услугам. Все — кроме Орла.

Надо ли перечислять, сколько напастей призывал он намногострадальную голову Аггея, в котором видел лютейшего своего врага! И воткак-то раз, проснувшись поутру, он узнал, что одна из стрел его ненавистивсе-таки достигла цели: ночью Аггей приказал долго жить.

Преставился он в одночасье, безо всякой видимой причины:вечером легла баба на печку с живым мужем, а проснулась рядом с покойником.

«На все воля божья!» — говорили. «Так тебе и надо!» —мстительно щурился Васька, который по младости лет о милосердии знал только то,что оно угодно богу.

Гроб с телом Аггея снесли в часовню и оставили на ночь.Наутро предстояли похороны, а с вечера… а с вечера Ваську угораздило ввязатьсяс приятелями в лютый спор, итогом которого было предположение" что егосиятельству слабо пойти ночью в церковь и пощекотать мертвеца гусиным перышкомв носу.

Васька так и загорелся. Это казалось ему еще более достойнойкарой угнетателю Аггею, чем даже самая смерть! Ни малого страха он неиспытывал, тем паче что дружки (дворовая ребятня) брались так заморочить головудьячку, что ему станет не до чтения акафистов.

Все было продумано до тонкостей, и, как только дьячокотложил Псалтырь и пошел поглядеть, какая нечистая сила ломится на колокольню сгиком, криком и разбойничьим посвистом, Васька прошмыгнул через загодя приотвореннуюдверь, взобрался на лавку и, сунув в нос мертвецу гусиное перышко, принялсящекотать окаменелые ноздри, упоенно и бессмысленно приговаривая:

— Теперь будешь знать, как мне Орла не давать? Будешь?Будешь?..