— Ты должна сделать так, чтобы Чандра вошла в огонь сама. О,конечно, я мог бы приказать стражникам ввергнуть ее в пламень! Я мог быодурманить ее так, что она не ведала бы, куда идет и что делает. Но она должнасделать это сама. Дважды избегала она смерти, уготованной ей, — пусть же втретий раз примет смерть как освобождение!

— Да, о господин мой. Я сделаю все так, как ты велишь!

— Не я. Не я, Тамилла. Это велит черная Кали…

О Агни!

Искрометный, золотой

Огонь, живыми водами рожденный!

Ты, у кого три силы, три главы!

Три языка! Три жизни вековечных!

Горишь ты, отверзаешь двери тьмы

И охраняешь твердь небес и землю, —

О Агни!..

Голос жреца потонул в грохоте невообразимой, пронзительноймузыки, в которой не было ничего торжественного и патетического, как следовалобы при погребальном обряде. Напротив, эта бесформенная какофония, казалось,была призвана терзать слух несчастного мертвеца и заставлять его душу грезить отишине и покое, которые она, возможно, обретет в новом своем земном воплощении.Это было последнее напоминание мертвому о той, по чьей вине вступил наочередную ступень сансары. Ведь смерть мужа, как известно, вызванапрегрешениями жены — именно поэтому она должна искупить свой грех на жертвенномпогребальном костре.

О, это должен быть великолепный костер, ибо его пламеньотогреет ледяное сердце Кали. Самые лучшие, самые сухие кедровые и самшитовыеполенья были уложены в яму, устланную драгоценными, легкими, как облака,шелками, и самое лучшее, самое благоуханное масло, шафрановое, розовое илавандовое, принесено будет в жертву великому Агни — тому, кто открывает путьна небеса.

Жрец брал чашу за чашей и щедро разбрызгивал душистые маслана дрова, на роскошные одеяния трупа, на его неподвижное, восковое лицо…

Масляная струйка скользнула по лбу и тонкой пленочкойзатянула левый глаз. Теперь все вокруг сделалось изломанным, двоящимся,причудливым и призрачным, хотя и до этого Василия то и дело пронзало, будтострелой, ощущение полнейшей нереальности происходящего.

Брахман продолжал щедро кропить маслом его одежду, иносилки, на которых он лежал, и высоченный постамент из дров, на который быливоздвигнуты эти носилки.

Разумеется, все это не правда, билась в нем мысль.

Все это происходит не с ним. Хотя бы потому, что и жрец, ивсе эти воины, в несколько рядов окаменевшие вокруг погребального возвышения, ите, кто сейчас явится сюда, чтобы вполне насладиться зрелищем, даже птицынебесные, реющие в невообразимой синей вышине, — все они думают, все уверены,что в белую траурную кисею облачен мертвец. А ведь он жив.

Он жив, и порою на него накатывала такая сила, такая яраямощь воспламеняла сердце, что Василий потусторонне удивлялся, как это никто незамечает неистового трепета жизни в его охладевшем, застывшем, равнодушномтеле.

Да, искусство Нараяна не знало границ!

— Как у плодов созревших страх поутру сорваться, так и утех, кто родился, вечный страх перед смертью, — убеждал он Василия, — но тебенечего страшиться. Вспомни трех факиров, которых видели мы перед обиталищемКангалиммы. Они находились во власти саммади.

Это не просто религиозный транс: это состояние кажущейсясмерти, в котором истинные хатхи-йоги могут находиться сорок дней и ночей.

Ты слаб, ты чужд нашим учениям, однако я — раджа-йог, и ясмогу погрузить тебя в это состояние только силой вазитвы. Силойзачаровывающего взгляда!

— Ты, значит, тоже этим умением владеешь? — вяло удивилсяВасилий — скорее для поддержания разговора, потому что некий священный ужасоцепенил его чувства.

Он понимал, что Нараян предлагает маневр, ошеломляющий подерзости и сулящий блистательную победу, которая должна отбить у магараджистремление преследовать Чандру. Ведь она взойдет на погребальный костер Арусы,и пламень этого костра будет бушевать так ярко, что испепелит и плоть, и костиненавистных магарадже иноземцев, осмелившихся противиться воле Баваны-Кали.

— Костер вспыхнет еще до того, как брахман успеет поднести кнему факел, — говорил Нараян. — Однако это будет лишь двойник бессмертного Агни— призрак огня, зримый всем, но безопасный для тех, кто окажется в егообъятиях.

Стена такого огня закроет тебя и Чандру от глаз магараджи иего свиты. Я выведу вас с места погребения, и после этого явится Агни истинный,божественный и всепоглощающий — тот, кто не оставляет сомнений в своей природе,ибо уничтожает все следы.

После этого, обещал Нараян, Василий и Варенька смогутнезамеченными добраться до Ванарессы, и им только останется как можно скореепокинуть страну.

Нараян обещал сделать все — даже сотрудничать с высокомернымсагибом-инглишем! — чтобы коварный магараджа затем понес наказание, но преждеон хотел избавиться от постоянного страха за жизнь Чандры и Арусы.

"По-русски это называется — отвести глаза, — подумалВасилий, невидяще глядя на зеленую шумливую завесу джунглей. — Обморочить,значит. Зачаровать.

Леший, например, морочит так, что обойдет кругом, заведет вчащобу и заставит безвыходно блуждать в лесу.

Колдуны и даже знахари умеют напускать наваждение или маруна глаза: никто не видит того, что есть наяву, а видит то, чего нет вовсе.Понятно!"

Понятного, конечно, мало было, однако Василий перед святымииконами мог бы поклясться, что видел в России такого чудодея, который лихо умелотводить глаза!

Какого раз везли мужики аверинцевские сено с покоса. Василий(которого тогда чаще звали Ваською, барчуком, мешаткою и который был во всякойбочке затычка) скакал рядом верхом на своем кауром коньке Мишке и досадовал,что возы тащатся так медленно. Вдруг они и вовсе стали. Смотрят — торчатпосреди дороги мужики, глазеющие на какое-то диво. Остановились возчики; Васькаспешился; присмотрелись; не уразумев смысла зрелища, стали другихрасспрашивать. Отвечают им:

— Вишь ты, цыган сквозь бревно пролезает, во всю длину.Бревно трещит, а он лезет!

У возчиков, да и у Васьки, глаза на лоб полезли.Переглянулись — и ну хохотать:

— Черти-дьяволы! Да он вас морочит: цыган подле бревна лежити кору дерет. Так и ломит ее — вон, поглядите сами!

Услыхал эти слова цыган, зыркнул на проезжих черным огненнымглазом, да и говорит злоехидно: