Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночью Лине стало так страшно, что она стащила одеяло и забилась под кровать, где у стены скопились клубки пыли и несколько конфетных бумажек. Здесь, в тихой темноте, было тепло и уютно. Ночник на письменном столе розовым лучом рисовал на полу тонкую дорожку, похожую на летящую стрелу. Луч утыкался в кукольный домик размером чуть ли не с саму Лину. Мама купила его на окончание детского сада, и Лина сразу же ухитрилась переломать половину кукольной мебели и растерять всю посудку. Ещё неделю назад Лине хотелось вынести домик на помойку, чтобы освободить стенку для плакатов. Но сейчас она ужасалась, что не может забрать его с собой навсегда. Если выползти наружу и сходить на кухню, то можно взять из холодильника что-нибудь вкусное, например шоколадный йогурт. Интересно, в детском доме дают йогурт?
Закусив губу, она старалась не заплакать, хотя слёзы упрямо закипали на ресницах и потоками текли по щекам. Подтянув коленки к лицу, она свернулась в комочек и внезапно вспомнила, как Маргарита Ильинична однажды погладила её по спине и назвала зайкой. Интересно, Маргарита сдала бы в детский дом Галю с Ромой? Нет, никогда! На этот вопрос имелся единственный ответ: ни-ког-да!
Она вспомнила, как однажды Маргарита Ильинична была больна или очень расстроена. Со скомканным лицом она сидела, опустив плечи, и смотрела в одну точку на полу.
Лине даже показалось, что она сейчас заплачет. Но едва Рома позвал: «Мамочка», как Маргарита Ильинична подняла голову и улыбнулась светло и ясно, словно бы солнышко выглянуло из-за тучки.
Даже если бы она, Лина, сто раз назвала свою маму мамочкой, то та бы и бровью не повела, и волосы бы не ерошила, и не брала на колени, смеясь, что длинные ноги уже свешиваются до полу и что она скоро вымахает ростом с телебашню.
Лина перевернулась на живот, достала телефон и вошла в Игру. Отныне её семья только там.
— Привет! Я решила бросить мать и уйти из дома. Надоело! Буду жить одна. Хи-хи-хи.
— Круто, круто, круто! Вау! — защёлкали по экрану сообщения от игроков, и Лина немедленно повеселела. В конце концов, какая разница, где есть и спать. Главное, чтоб в детском доме был Интернет и вай-фай!
* * *
Оказывается, отвыкнуть от города можно за одно короткое лето и длинную осень. Здания вдоль широких проспектов показались Никите слишком высокими, небо слишком тусклым, а воздух тяжёлым и дымным. Затормозив на светофоре, он остановил взгляд на высокой красотке в облегающих джинсах и пёстром полупальто. Загорелая кожа ног, проглядывающая в прорехах на коленках, цветом соперничала с молочным шоколадом. Заметив его взгляд, девушка медленно повела плечом и зазывно улыбнулась. Никита ухмыльнулся. Он знал, что со своей необычной причёской, да ещё на дорогой машине, выглядит интересно, но с недавнего времени знакомство с девушками, даже самыми красивыми, перестало входить в его планы. Возможно, длинноногие, стройные, соблазнительные, женщины и привлекли бы к себе его внимание, если бы в мыслях постоянно не жила одна упрямица с тихим голосом и двумя детьми.
— Первым делом, первым делом страусята, ну а девушки, а девушки потом, — ужасно фальшивя, пропел он вслух пришедшую на ум импровизацию. На уроках пения учительница запрещала ему открывать рот, хотя на фортепиано он играл довольно прилично.
Миновав перекрёсток, Никита остановил машину около Смоленского кладбища. Тянуло спокойно пройтись по обители вечности, среди крестов и надгробий. Кладбище прочно вросло в историю города. Никита любил петербургскую старину и чувствовал её частью своей жизни. Где-то здесь лежат в земле кости его прапрадеда Маркела и прабабушки Натальи. Эх, знать бы где, чтоб поклониться памяти предков. И хотя их могилы стёрло время, кладбище воспринималось как своё, семейное.
Прячась от ветра, Никита доверху застегнул воротник куртки. Водяной пылью оседая на плечах, моросил мелкий дождик. Посетителей на кладбище почти не было, если не считать одинокую фигурку пожилой женщины около красивого памятника с барельефом ангела.
«Когда-нибудь и я здесь прилягу отдохнуть», — подумал Никита, пытаясь настроиться на философский лад. Ему требовалось основательно привести мысли в порядок, потому что час назад он разговаривал со своей мамой, и беседа до сих пор колесом вращалась в памяти, удивляя своей непредсказуемостью.
— Мам, а что ты скажешь, если я женюсь на женщине с двумя детьми? — спросил он как бы между прочим, когда обед перешёл в кофейную стадию и они с мамой удобно устроились в креслах напротив друг друга.
Мама поставила чашку на блюдце, и в её взгляде промелькнул испуг.
— По-настоящему или гипотетически?
— Предположим, пока гипотетически. Как бы ты отреагировала?
Под задумчивым взглядом мамы он поёжился.
— Я слишком хорошо знаю своего сына, — с затаённой грустью в голосе сказала мама. — Как показывает твоя авантюра со страусиной фермой, возражать тебе бесполезно. Правда?
Он кивнул головой:
— Правда.
— Ну, зачем же тогда спрашивать? Женись. — Мама бледно улыбнулась. — Меня утешает мысль, что подобные поступки совершаются очень обдуманно. К тому же нам с папой давно пора обзавестись внуками.
— А папа, думаешь, как воспримет?
Никита с напускной осторожностью оглянулся на дверь спальни, за которой отдыхал папа. В последний год он стал очень много спать, хотя и старался бодриться.
— В папе не сомневайся. — Мама твёрдо посмотрела в глаза Никите. — Как её зовут?
— Кого, гипотетическую невесту? — по-клоунски рассмеялся он, теша себя слабой надеждой увильнуть от ответа.
— Гипотетическую, — подтвердила мама и после паузы, во время которой успела выпить кофе, добавила: — Я жду.
— Маргарита, — сдался Никита. — Но она пока не догадывается о моих планах. Да и вообще, я видел её всего несколько раз.
Откровенно говоря, мамина реакция стала дня него шоком в хорошем смысле слова.
— Значит, Рита. Ну что же, будем привыкать к новому имени. — Мама посмотрела на него с прищуром. — Я почему-то не сомневаюсь, что ты своего добьёшься.
Снова и снова он возвращался к разговору с мамой и поймал себя на том, что прямо здесь, среди надгробий, едва не подпрыгивает от радости, присущей первой влюблённости. Или всё-таки любви? Никита остановился. Нет, любви! Конечно, любви!
Незаметно для себя Никита добрался до часовни Ксении Блаженной и приложил руку к влажной стене цвета молодой травы. Вечерело. Часовня была уже закрыта. В клубах дождя и тумана на кладбище медленно опускались мозглые сумерки.
— Матушка Ксения, подай, Христа ради, — произнёс Никита,