в Италии, Вашингтоне, на Гавайях и по всему Восточному побережью.

Из овощей больше всего любит брюссельскую капусту, а сладкий картофель и баклажаны ненавидит.

Он был щедрым и добрым. По утрам очищал мое ветровое стекло, если на нем была наледь. Районным смотрителем дикой природы – так официально называлась его должность – он стал потому, что всегда любил животных и считал, что кто-то должен их защищать.

И сейчас этот мужчина, который обожал ужастики, выглядел очень уставшим.

Поэтому я не совсем понимала, что означало хмурое выражение его лица при фразе о том, что я могу пойти в гости к Уолтеру, особенно если он слышал уточнение относительно племянника последнего.

– Привет, дорогая! – ответил Роудс и, кивнув Уолтеру, направился к нам.

Будь в этот момент кто-нибудь в служебном туалете, каждый звук был бы отчетливо ему слышен.

Он назвал меня дорогой!

В присутствии трех человек.

Я сглотнула, ощутив прилив к груди и поборов желание расплыться в широчайшей улыбке, которая, весьма вероятно, придала бы мне вид городской сумасшедшей.

– Ты как здесь? – спросила я, призывая себя сохранять спокойствие.

Он остановился почти рядом со мной. Вид у него был измученный. Утром, когда я уезжала на работу, его уже не было – в последнее время это случалось почти постоянно. Он уезжал раньше меня, а возвращался, когда я была уже в постели. Он работал почти круглосуточно, неустанно и никогда не жаловался. И это мне тоже очень в нем нравилось.

– Хочу проводить тебя домой, а потом мне снова нужно возвращаться, – тихо сказал он с серьезным выражением лица.

Клара отвернулась, и Джеки тоже, точно давая нам возможность пообщаться наедине, хотя на самом деле они только притворялись и подслушивали. Мы уже почти доделали все, что требовалось перед завтрашним выходным днем. До закрытия оставалось десять минут.

Поскольку покупателей не было, а Уолтер, уже считавшийся другом, был не в счет, я сделала шаг и обняла Роудса, щекой и ладонями ощутив прохладу его куртки. Большая грудь поднялась и опала – он обнял меня в ответ.

Вот до чего мы дошли!

– Там опять повалило, – сказал он мне в волосы.

Он приехал за мной, потому что пошел снег. Если бы сердце могло выскочить из груди, именно это и случилось бы.

– Это так мило! Спасибо!

Я отстранилась, потому что не хотелось выглядеть законченной липучкой.

– Тебе нужно еще что-то доделать перед закрытием?

Я покачала головой:

– Нет, я закончила инвентаризацию прямо перед твоим приходом. Теперь нужно просто дождаться трех.

Он кивнул, бросил быстрый взгляд на Уолтера и снова посмотрел на меня:

– Ты не ответила на мое сообщение.

– А ты писал?

Роудс ни разу не писал мне, пока был в отъезде, но после возвращения дважды присылал эсэмэски, в обоих случаях предупреждая, что будет поздно. Он сам признавался, что разговаривать не любил, но и переписываться, судя по всему, тоже. Это было мило. Я предположила, что для этого у него были слишком большие пальцы.

– Вчера вечером.

– Я ничего не получала.

– Было поздно. Я спросил Эйма, дала ли ты ответ насчет Дня благодарения, а он сказал, что забыл спросить.

Гадать не хотелось.

– И что насчет Дня благодарения?

– Чтобы ты поехала с нами. Он всегда проводит этот день с семьей Билли, а утром приедут его мама и папа. Это будет сюрприз.

У меня расширились глаза.

– Там будет его мама?

– И Билли. Они заедут за ним по пути из аэропорта. Следующую неделю он проведет с ними, а потом они улетят обратно, – объяснил Роудс, внимательно глядя на меня. – Эйм хочет, чтобы ты тоже поехала и познакомилась с ними.

– Правда? – тихо спросила я.

Уголок его рта приподнялся.

– Ну да. И я хочу. Билли сказал, чтобы без тебя я не приезжал. Они о тебе очень наслышаны.

– От Эйма?

Он улыбнулся, что случалось нечасто:

– И от меня.

Мои коленки дрогнули, и я с трудом удержалась на ногах. И даже – вот чудеса-то! – расплылась в широчайшей улыбке, так что щекам стало больно.

– Ты правда хочешь? Я собиралась остаться дома и тусоваться сама с собой…

Фиолетово-серые глаза смотрели на меня вопросительно.

– Ты не говорила, что поедешь во Флориду или к друзьям, вот мы и подумали… – загадочно обронил он, уклоняясь от ответа на вопрос, хочет ли сам, чтобы я поехала.

– Вообще-то я равнодушна ко Дню благодарения. Мама никогда не придавала ему особого значения. Она говорила, что пилигримы – свора колонизаторов и отмечать начало геноцида недостойно. – Я помолчала. – Я почти уверена, что это были ее точные слова.

Роудс моргнул:

– В этом есть смысл, но… У тебя же выходной? Так почему бы не устроить праздник и не выразить благодарность за то, что имеешь? Поблагодарить за людей, которые у тебя есть?

Я улыбнулась:

– А это идея!

– Так что, поедешь?

– Если ты хочешь.

Его губы изогнулись в подобии улыбки, а голос звучал ворчливо:

– Выезжаем в полдень. Будь готова.

– У тебя снова командный тон.

Он вздохнул, поднял глаза к потолку и смягчил голос:

– Пожалуйста, поедем с нами на День благодарения!

Я просияла:

– Ты уверен?

Он чуть наклонил голову, и его дыхание коснулось моих губ. Мое сердце чуть не выскочило из груди.

– Уверен, даже если бы ты не улыбнулась вот так.

* * *

Не хотелось сознаваться себе в том, что я нервничаю, но на следующий день я действительно нервничала.

Чуть-чуть.

Я зажала потеющие ладони между ногами, чтобы поминутно не вытирать их о леггинсы, которые надела под платье.

– Ты чего вертишься, как уж? – поинтересовался сидевший за рулем Роудс.

Тетя Эймоса жила в двух часах езды, и расстояние неуклонно сокращалось. Стыдно признаться, но машина уже дважды останавливалась по моей вине: я бегала в туалет.

– Я нервничаю, – призналась я.

Утром я долго наводила красоту: впервые за много месяцев делала макияж, наносила бронзатор и гель для бровей. Я даже погладила платье! Когда я пришла в дом за утюгом, Роудс улыбнулся и, пока я приводила свой наряд в порядок, стоял над моей душой, а потом погладил его заново, потому что управлялся с утюгом лучше меня.

Гораздо лучше!

И, честно говоря, эта картина – как он гладит мое платье – врезалась мне в память до конца моих дней. Я наблюдала за ним, и в груди росло щемящее чувство. Потом я постараюсь его проанализировать. Когда останусь одна.

– А из-за чего ты нервничаешь? – спросил он, как будто считал это полнейшей глупостью.

– Я познакомлюсь с мамой Эймоса! И с твоим лучшим другом! Не знаю, я просто нервничаю. А вдруг я им не понравлюсь?

Его ноздри слегка раздулись, глаза были прикованы к дороге.

– И много таких, кому ты не нравишься?

– Порой встречаются, – я затаила дыхание. – Поначалу я не понравилась тебе.

Он посмотрел в мою сторону.

– Вроде бы мы это уже обсудили? Мне не понравился поступок Эймоса, а отрикошетило в тебя. – Он кашлянул. – И другой момент.

Это насчет того, что я напомнила ему маму. Мы больше не поднимали эту тему, и едва