ещё не дойдя до тела жены, уже шмыгал носом. Подойдя к ней, он сказал: «Ну ты смотри, только вот наступили хорошие времена, а ты ушла…»

У него спросили, что он имеет в виду, говоря про хорошие времена, и он сказал: «Есть хочешь – всё есть, и платить ничего не надо, как при коммунизме… А баба моя тяжело жила, и ведь один только шаг оставался до счастливой жизни, а порог перешагнуть не смогла».

После этих слов у него потекли слёзы. Слёз было не много, они дотекали до оспин на его лице и в них задерживались, не дотекали до подбородка.

За эти слова Рябой Ян получил предупреждение.

Если Рябой Ян начинал плакать, то он словно катился под гору, остановить его уже было трудно. Поэтому с предупреждением в его адрес обратились к Собо, в форме недовольного вопроса: «Что это люди у вас в деревне так реакционно себя ведут?»

Собо оттащил Рябого Яна в сторону: «Всё, прекрати плакать, если бы не при покойной невестке, тебя забрали бы как контрреволюционера!»

У Рябого Яна слёзы сразу прекратились.

Людей забирали, конечно, не часто, но ведь действительно забирали. Ещё когда не начался великий пожар, забрали шамана Доржи. Вчера вечером забрали начальника большой бригады Гэсан Вандуя и ламу Цзянцунь Гунбу. Как раз пока говорили, снова приехал джип с полицейской сиреной и прямо к штабной палатке, забрали начальника штаба и инженера Вана, которого так там всё это время и держали под стражей.

Раньше, если умрёт кто или кого заберут, так это было для людей очень волнительное событие, но теперь всем было всё равно, словно ничего и не было. Люди молча столпились, поглядели на то, как подкатили два джипа, воя сиренами, как они затормозили, как рассеялся за ними хвост пыли, как вышли из машин люди с красными повязками на рукавах, с маленькими пистолетиками на поясе и ничего не выражающими лицами, стали у входа в палатку; особисты вывели начальника штаба и инженера Вана, затолкали в джипы. Снова завыла сирена, и они унеслись, как ветер, опять оставляя за собой хвост пыли.

Людская толпа ещё не разошлась, как приподнялся полог штабной палатки, так что стала видна её таинственная внутренность: постукивал телеграфный аппарат, мигая красной лампочкой, выплёвывая наружу длинную бумажную ленту. Несколько человек, стоя вокруг ленты, что-то лопотали, что-то рисовали – пришло сообщение.

В сообщении всем объявлялось, что скрывавшиеся в рядах пролетариата, в рядах бедняков и беднейших середняков, в рядах кадровых работников революции контрреволюционные элементы – разоблачены. Эти пляшущие марионетки, эти дешёвые клоуны, полностью порвавшие с народом, словно летящая на огонь мошкара, сами ищут себе погибели! Тут же было объявлено, что полномочия штаба по борьбе с огнём и последствиями стихийного бедствия полностью передаются особой группе, изначально расследующей причины пожара.

Три серых человека, входивших в особую группу, про которых в Счастливой деревне говорили, что они обладают искусством становиться невидимыми, на этот раз оказались одеты в новенькую военную форму без знаков различий, ткань которой, совершенно новая, на солнце сверкала как металлическая. В Счастливой деревне по сию пору некоторые вздыхают: вот, мол, жаль – их волшебная способность разом пропала.

В особую группу прибыло новое начальство.

Новое начальство вышло к людям, сняло военную шапку, из-под которой высыпались длинные чистые гладкие чёрные волосы, и тогда только люди обнаружили, что оно не только молодое, но начальство, вдобавок, ещё и женщина. Она решила расширить особую группу, ввела в новый её состав старину Вэя и даже ещё Собо.

Новая начальница даже не взглянула на медленно удаляющийся от Счастливой деревни и уходящий глубоко в девственные леса большой пожар. Она вместо этого проконтролировала, чтобы сообщение было переписано на многих листках, которые наклеили в Счастливой деревне во все места, куда можно было наклеить. Потом она проследовала в радиоузел и лично зачитала это сообщение. Она лично зачитала его три раза и только потом передала диктору радиоузла, чтобы тот читал по радио ещё и ещё.

В тексте сообщения имя Собо стояло на последнем месте. И сейчас ещё в Счастливой деревне очень многие могут очень похоже изображать, как это зачитанное из громкоговорителя последнее имя на все лады повторяло эхо, по-разному отразившееся от леса, от скал, от речной долины.

«Со – бо – бо, бо-бо-бо,

Со – бо – бо, бо-бо-бо!

Со – бо – бо, бо-бо-бо…»

У леса после пожара эхо было глухое, эхо от скал было звонкое, эхо речной долины было глубокое и долгое.

За всю историю Счастливой деревни, наверное, не бывало такого выдающегося человека. Даже если и были какие выдающиеся, уж точно не было, чтобы их имена звучали так вот звонко из чудесного удивительного устройства, и чтобы повторялись и горами, и водой, и лесом, как песня.

Все решили тогда, что Собо – это, может быть, какой-нибудь великий деятель, какого никогда прежде не бывало, впервые рождённый в Счастливой деревне этой эпохой, которая сама себя называла великой. Уже много лет спустя, когда Собо постарел, тогдашние ребятишки стали взрослыми, но всё ещё могли, сложив губы дудочкой, словно для свиста, с большим мастерством показывать, как всё окрест вторило эхом громкоговорителям, из которых звучало его имя. Собо только вяло улыбался и отмалчивался.

С наступлением ночи новый состав особой группы, напротив, сильно оживился, члены группы разбежались во все стороны, каждый выполнял свою часть расследования.

Следствие шло по двум основным направлениям: во-первых, причиной большого пожара непременно являлась подрывная деятельность контрреволюционных элементов, необходимо было изобличить её преступных главарей; во-вторых, в ходе борьбы с пожаром опять же имел место целый ряд контрреволюционных действий, с которыми требовалось досконально разобраться и непременно вытащить на ясный свет и всеобщее обозрение всех контрреволюционеров, и старых, и новых.

Когда все приготовления были закончены, начальница в сопровождении Собо и старины Вэя отправилась в траурную палатку встретиться с членами семей павших героев. Поначалу эти люди просто тихо молчали. Перед лицом начальства члены семей двух рабочих принялись громко и горько плакать. Люди из Счастливой деревни, тем не менее, продолжали хранить молчание.

Рябой Ян вроде как повидал мир; он, держась за руку нового начальства, сказал:

– Она тоже заслужила… В Счастливой деревне столько лет, столько лет люди жили, никто такого не видел, никто… А она повидала… Заслужила, да, заслужила…

Новое руководство крепилось изо всех сил, но не рассмеялось.

Потом были трудные переговоры. Вопросы, выдвинутые членами семей рабочих, всё касались денег. Что касается людей из Счастливой деревни,