Ветер ещё усилился, надувал палатку, потом ветер переводил дух, и палатка опадала; поднимаясь и опускаясь, она словно шумно дышала, словно огромный зверь открытой пастью вдыхал и выдыхал воздух. Такое создавалось впечатление, что те люди внутри палатки сейчас во рту у этого зверя и только потому сейчас в покое и безопасности, что гигантский зверь пока что не собирается их глотать. Или просто пока забыл проглотить.

На душе у всех было тревожно, но все держались и виду не подавали. А электрическая лампа под потолком палатки то и дело мигала, усиливая чувство неясной тревоги.

Три человека-невидимки вернулись.

Проникнув внутрь, они проявились в полутьме, как силуэты, их длинные тени поползли к толпившимся снаружи людям, и всем показалось, будто что-то холодное, ледяное прошло по позвоночнику до самых пяток.

Хорошо ещё эти трое быстро скинули свои плащи-невидимки и явились в конкретной телесной форме, с возбуждённо блестящими глазами. Все неловко заулыбались.

На самом же деле плащи-невидимки из преданий людей Счастливой деревни были просто дождевиками с капюшоном. Верх этих дождевиков был из плотного брезента, а подкладка покрыта слоем тёмного водоотталкивающего материала. Стоило только вывернуть наизнанку такой дождевик, и он тут же сливался с ночной теменью. То же самое делал Собо со своими ополченцами, когда ловил ворующих овец негодяев: овчинные полушубки выворачивали мехом наружу и сами притворялись овцами. Вот только в эти годы постоянно появлялось что-нибудь новое, которого никогда раньше не было, и люди просто не успевали привыкнуть, только-то и всего.

Они выложили на стол под неверный мигающий свет лампы какой-то свёрток, сказали:

– Мы наконец настигли беглого преступника и предаём его в руки закона!

Сказав это, они отошли в сторону.

– Беглый преступник? Приведите!

– Он уже здесь, вот в этом свёртке…

Почудилось, что холод заполнил всю палатку.

Начальница была всё-таки очень молода, голос у неё немного дрожал, когда она спросила:

– Человек? В этом свёртке?

– Так точно. Это и есть тот самый беглый преступник! – Свёрток раскрыли, и показался сероватый предмет, похожий на неглубокую чашку.

После того, как прошёл великий огонь, это было единственное материальное, что осталось в этом мире от шамана Доржи.

– Это его не сгоревший до конца череп.

– Он умер от пожара?

– Нет, кое-кто устроил ему огненные похороны, как какому-нибудь герою!

– Кто?

– Именно те двое, которые уже схвачены нами, один лама, другой – начальник большой бригады Счастливой деревни. Эти двое – реакционеры насквозь, и ещё произносят речи, говорят, что весь лес сожжён, чтобы устроить этому контрреволюционному элементу самые большие огненные похороны!

Такого Собо никогда раньше не слышал, но Цзянцунь Гунбу действительно такое говорил, а два народных ополченца из Счастливой деревни эти слова слышали и тут же доложили. Трое человек-невидимок были этими же двумя отведены на место тайных огненных похорон.

Большой огонь там прошёл больше суток тому назад. Весь лес и старательно сооружённый ламой Цзянцунь Гунбу гигантский погребальный костёр уже стали углями и пеплом и понемногу остывали. Когда пришли туда, маленькие вихри кружились по пепелищу, поднимая и развеивая повсюду пыль и пепел.

Раньше, когда тело человека сжигали, и оно превращалось в пепел, ветер прилетал и уносил его, развеивал на все четыре стороны, в лесные заросли, на траву, на цветы. Миг – и не оставалось ничего, только звон ручья да пение птиц. Однако сейчас всё, куда ни посмотри, было пепелищем после большого пожара, чёрная вода в ручье несла пепел и обгорелые головешки. Всё, что мог ветер, – это носить этот пепел из одного места в другое: то, что осталось после пожара от деревьев, от травы, от человека – перемешать один прах с другим.

Все ветви на больших деревьях сгорели дотла, остались только высокие, толстые обугленные стволы, от которых шёл удушающий запах обугленной древесины; отдельные очень старые деревья были гнилые внутри, огонь пробирался к ним в сердцевину и медленно сжигал изнутри, такое горение не было видно снаружи, не давало пламени и шло бесшумно, только непрерывно шёл густой чёрный дым. Лишь когда языки пламени, наконец, прорывались где-нибудь и вспыхивали, тогда только несчастное старое дерево с грохотом падало.

А многие молодые, крепкие деревья сильно обгорели снаружи, но стояли – все обугленные, чёрные, в безмолвном молчании. Внутри они были ещё крепкие и прочные, и потому их скорбная участь и такой отрешённый покой были особенно печальны.

Оставшийся от Доржи череп лежал как раз среди таких деревьев, полуприкрытый пеплом, ещё тёплый.

Когда этот череп был выставлен на свет в штабной палатке, он уже совершенно остыл.

Поначалу все испугались, кто больше, кто меньше, но, чуть погодя, увидели, что лежит действительно просто безжизненный кусок кости, и больше ничего. Все понемногу приблизились, чтобы подробнее рассмотреть.

Начальница взяла лежавшую на карте маленькую блестящую металлическую палочку, стала крутить эту кость, по форме походившую на чашку или пиалу; перевёрнутый череп закачался на столе, издавая лёгкое дребезжащее постукивание о его поверхность. Все, не сговариваясь, невольно отступили на шаг и тут же засмеялись, чтобы скрыть неловкость.

Металлическая палочка орудовала всё решительнее, череп раскачивался всё сильнее, и дребезжащий звук усилился.

Тут уже засмеялись с облегчением.

Всё доказывало непреложную истину, что раз человек умер, так уж умер. Нет ничего такого совсем уж загадочного и необъяснимого.

Это была эпоха, когда практически каждый мог совладать с истиной. А брать что-нибудь одно и через это одно доказывать истину – это очень серьёзно, загадочно, необъяснимо. Ведь если бы действительно после смерти человека оставалась душа, и Доржи знал бы, что его не до конца сгоревший череп может оказаться в такой ситуации, то, узнав это, пожалуй, всё-таки был бы слегка недоволен, правда?

Однако Доржи, похоже, не хотел, чтобы так было; пока все бурно радовались тому, что доказали истину, череп продолжал покачиваться и понемногу стал передвигаться, пока вдруг не упал со стола на пол.

При его соприкосновении с поверхностью пола раздался тяжёлый, глухой звук. Это было как если какой-нибудь тяжёлый предмет с силой ударяет в мягкую человеческую плоть.

Череп сам себя раскрошил на мелкие кусочки. Каждый осколочек был гораздо меньше, чем можно было представить, каждый кусочек был с острыми гранями и в свете лампы светился серым – не то чтобы испускал, скорее хотел впитать в себя таким вот странным, необычным свечением.

Каждый, кто был, почувствовал холодок, но не посмел это показать; радость от обнаружения истины и гордость собой за это в один момент испарились. Собо и двое доблестных ополченцев были напуганы больше других и невольно